Призраки истории - Сергей Баймухаметов

По ходу сражения, когда войска Жукова застряли на Зееловских высотах, а войска Конева прорвали фронт и пошли на Берлин с юга, а с севера надвинулся Рокоссовский — создалось окружение. Которое все равно закончилось не осадой, а штурмом.

Самые тяжелые потери были на подступах к Берлину, в первые же часы наступления — на Зееловских высотах. Они протянулись на двадцать километров вдоль старого русла реки Одер, высота — 40–50 метров над долиной Одера, крутизна склонов — 30–40 градусов. Там был создан главный узел гитлеровской обороны. Сплошные траншеи, дзоты, пулеметные площадки, окопы для артиллерии, противотанковые и противопехотные заграждения. На протяжении двадцати километров перед высотами был вырыт противотанковый ров глубиной до трех метров и шириной до трех с половиной метров.

Но чтобы дойти до высот, надо было еще преодолеть открытую болотистую долину Одера. Все дороги и подходы там простреливались многослойным артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем.

И на эту твердыню наши солдаты пошли лоб в лоб. Само по себе наступление на высоты вызывает непомерное удивление. Знаменитая артподготовка — на один километр фронта 280 стволов — длилась 30 минут. Всего 30 минут! Почему не два часа или три? Чтобы огнем и железом подавить, а не костями и мясом солдат! Такое ощущение, будто Жуков очень торопился, даже минуты экономил, чтобы поскорее прорваться через Зеелов и выйти на Берлин.

По плану Ставки Зееловские высоты предписывалось взять ударами общевойсковых армий, а две танковые армии, Катукова и Богданова, пустить в обход с севера и северо-востока. Но Жуков изменил план Ставки. Он пишет в мемуарах, что Сталин с ним согласился, сказал: «Действуйте, как считаете нужным, вам на месте виднее». Жуков поставил танки Катукова за пехотой Чуйкова. Планировал прорвать оборону пехотной атакой, а затем ввести в «чистый прорыв» две танковые армии — прямо на Берлин! Но первая же волна пехоты утонула в крови и огне. Вторая — тоже.

Чуйков, командующий 8-й гвардейской армией, велел подтянуть поближе артиллерию, чтобы поддержать огнем атакующие порядки пехоты. Когда пошли тягачи и потянули пушки, Жуков приказал двинуть танки. Чуйков в мемуарах пишет очень осторожно: «Видимо (?! — С. Б.), желая усилить темп наступления и ускорить прорыв обороны противника на Зееловских высотах, командующий фронтом принял решение ввести в сражение в полосе нашей армии 1-ю гвардейскую танковую армию М. Е. Катукова и 11-й отдельный танковый корпус И. И. Ющука… Когда танковые соединения начали проходить боевые порядки 8-й гвардейской армии, на дорогах стало еще теснее, а сойти с них в сторону было невозможно. Танки 1-й гвардейской буквально уперлись в наши тягачи, в результате чего маневр вторых эшелонов дивизий и корпусов оказался скованным… Но нам было не привыкать преодолевать различные трудности…»

То же свидетельствует член Военного совета танковой армии Катукова генерал-лейтенант Поппель: «Единственную дорогу — и ту забил стрелковый корпус генерала А. И. Рыжова… Дорогу насквозь простреливали вражеские пушки. Вскоре наши подбитые танки перегородили проезжую часть, затем были забиты кюветы: в них тоже застряли боевые машины. И все-таки авангард, а вслед за ним и остальные бригады вырвались клиник вражеской обороны. Передовой отряд сумел прорваться к высотам на максимальной скорости».

Представили картину? Все дороги на болотистой пойме Одера забиты нашей пехотой и артиллерийскими тягачами. И тут Жуков, видя это, — он находился на командном пункте 8-й армии, — отдает приказ танковой армии и танковому корпусу (а это 1 тысяча танков!) прорваться к высотам через… боевые порядки нашей пехоты. Эти свидетельства мемуаристов: «Танки уперлись в наши тягачи», «Сумели прорваться на максимальной скорости» — означают, что танки Катукова и Ющука разбрасывали в стороны и давили своих. Иначе там, в той обстановке, быть не могло. А сверху, с высот, по этому затору в долине молотила гитлеровская артиллерия. Мало того, пошла бомбить наша авиация, опять же по своим и чужим.

Мясорубка.

Танковый командарм Михаил Катуков не оставил мемуаров с откровенным рассказом о штурме Зеелова. И теперь его слова, мысли доносит до нас его вдова, которая вместе с мужем прошла от Москвы до Берлина. Екатерина Сергеевна Катукова говорит, что у нашего командования не было точного представления об оборонной мощи Зееловских высот, все данные разведки оказались неполными, неправильными. И плана, кроме штурма в лоб, не было. Ее слова косвенным образом подтверждает тот же Поппель, описывая беседу в штабе танкового корпуса генерала Бабаджаняна:

«— Бьют в упор! — кончил доклад Бабаджанян. — Взять в лоб Зеелов очень трудно, можем положить весь корпус — и все равно это будет без толку.

— Ваше решение?

Тогда Бабаджанян провел красным карандашом небольшую стрелку по линии железной дороги, рассекавшей Зееловские высоты на правом фланге, километрах в пяти севернее города Зеелова. Гетман налету понял эту идею обхода, одобрительно прошептал: «Верно! Напролом лезть нечего, надо умненько…»

— Главными силами отвлеку внимание, — в черных глазах Бабаджаняна заиграла привычная хитринка, — а по насыпи железки пущу Гусаковского. Здесь крутизны нет, проем для дороги вырыт».

Создается впечатление, что, планируя операцию, не обратили внимания на карту, не увидели, что можно прорваться по железной дороге…

Танковая бригада Гусаковского пошла в прорыв по железной дороге, а остальные продолжали атаку в лоб. Но склоны очень крутые, 30–40 градусов, при таком подъеме снарядами можно бить только в небо. И танки шли зигзагами, открывая слабую боковую броню. Жуков отдельной директивой приказал командирам быть в боевых порядках. Танковая армия Катукова потеряла практически весь низший и средний командный состав. Это потрясение было столь велико, что спустя 60 лет, приехав на Зееловские высоты, 92-летняя вдова Катукова повторяла: «Там погибли 22 командира танковых батальонов и 5 командиров танковых бригад…»

За четыре дня штурма Зееловских высот, с 16 по 19 апреля 1945 года, погибло 38 тысяч солдат и офицеров. 33 тысячи советских и 5 тысяч польских. Но это — данные очень давних лет. В действительности же точное или даже приблизительное число убитых до сих пор неизвестно. По сути, все громадное пространство перед высотами — это кладбище, протянувшееся на многие километры по долине реки Одер.

О том, что цифры потерь на Зееловских высотах — 33 тысячи советских солдат и офицеров — явно занижены, говорит общая статистика. В Берлинской операции среднесуточные потери наших войск составили 15 712 человек. А под Зееловскими высотами, если исходить из официальной цифры потерь, — 8250! То есть в два раза меньше. Увы, этого быть не могло, поскольку общепризнанно, что самые тяжелые, кровавые бои были именно под Зееловом.

Неужели нельзя было эти высоты обойти?! Обошли бы, и пошли дальше на Берлин, оставив внутреннее кольцо окружения. Повторю: планом Ставки предписывался обход двумя танковыми армиями с севера и северо-востока. Планом Ставки даже предусматривалась задержка войск Жукова — и тогда на Берлин с юга направлялись войска Конева. Но Жуков, повторю, изменил план Ставки и ударил танками по Зееловским высотам в лоб.

Наверно, пока танковые армии идут в обход, можно было просто стоять у Зеелова — обстреливать из орудий, бомбить с воздуха. Соотношение сил в воздухе такое — 1 гитлеровский самолет на 2,5 наших. К тому же путь немецким самолетам перекрывали 3 корпуса ПВО — это почти полторы тысячи только зенитных орудий. В общем, немного времени — и высоты можно было сровнять с землей.

Но ни тот, ни другой вариант, ни оба вместе Жукова не устраивали. Потому что через Зеелов — прямая и главная дорога на Берлин, 70 километров. А обходить или бомбить — значит потерять время. Жукову надо было торопиться. Конев его опережал, отправил в прорыв две танковые армии и мог первым войти в Берлин. А он, Жуков, застрял здесь!

Таким образом, многое сводится здесь к амбициям и личности одного человека — Жукова. Его жестокость и полное презрение к людской жизни были известны всем. Рокоссовский пишет, что в 1930 году, будучи командиром Жукова, вынужден был убрать его из бригады, потому что обстановку он там создал невыносимую. «Убрали на повышение».

И записки Рокоссовского, и аналогичные мнения других наших полководцев можно расценить как зависть к Жукову, личные неприязненные отношения. Но ведь и среди младших командиров, и среди рядового состава жестокость и беспощадность Жукова к людям были притчей во языцех. Мой друг Георгий Долгов, будучи с ветеранами на юбилее освобождения Киева, посмотрел на днепровские кручи, запрокинув голову, и с ужасом спросил одного из ветеранов: «Иван Николаевич, да туда просто так не взобраться! А как же вы, с пушкой, да еще под огнем немцев!?»