Школа обмана - Борис Пугачев

— Записал. Не лучший вариант, конечно. Однако в нашей веселой стране не поймешь, где найдешь, а где потеряешь. Как говорят, долго шарили, а головню оставили. Перезвоню через час плюс-минус пятнадцать минут. Целую ручки.

— Целуй, целуй, телефонный угодник! Что-то при встречах ты мне их не целуешь. Слова человеческого от тебя не дождешься.

— Вы несправедливы, мадам! Моя любовь к вам не имеет границ.

— Врун… Звони.

Положив телефонную трубку, Родик подумал: «Возвращаться в гостиницу до приезда Оксы не имеет смысла, да и в номер можно не попасть. Ключ придется сдать, а администратор поменяется. Позвоню из «Мострансагентства», там на первом этаже есть переговорный пункт, а если он закрыт, то попробую со служебных, хотя это и не очень удобно».

Покинув номер, Родик через цокольный этаж, никем не замеченный, вышел на улицу, где стояла его машина. «Пусть остается здесь до моего возвращения, — решил он. — Вечером, когда встречу Оксу, дам швейцару денег — присмотрит. Сегодня покатаюсь на такси. Надо договориться на целый день, хотя куда ехать кроме «Мострансагентства» — пока не ясно, но и без машины болтаться по Москве плохо».

На оживленном перекрестке около Родика остановились сразу два частника на «Жигулях». С водителем второй машины удалось договориться на целый день за пять тысяч рублей. Это было дорого, но он не хотел препираться и дал команду ехать в «Мострансагентство».

Получив билеты, Родик спустился на первый этаж, но переговорного пункта не нашел, хотя ему казалось, что он всегда там был. Он обошел здание и через гостиницу попал в служебное помещение «Мострансагентства», надеясь застать там своего близкого приятеля — директора и позвонить из его кабинета. Однако того на месте не оказалось. Где он мог быть, знала только Зоя, с которой он несколько минут назад расстался. Родик вернулся в кассы, но уже издали увидел, что и Зоя исчезла.

«Все ясно. Любовнички опять поехали либо к Зое домой, либо в ресторан. Ждать без толку. Надо искать переговорный пункт, а то будет поздно звонить», — рассудил Родик и покинул здание «Мострансагентства».

Водитель не знал, где ближайший переговорный пункт, и Родик решил ехать к набережной, предполагая, что в районе «Экспоцентра» обязательно найдется почтовое отделение. Действительно, вскоре на одном из домов он увидел вывеску «Почта, телефон, телеграф». Очереди, на счастье, не было, и через несколько минут он, извиняясь, уже просил к телефону Лидию Степановну.

— Родион Иванович? — вскоре услышал он знакомый голос.

— Еще раз привет! Говорить можем?

— Да, я здесь практически одна.

— Практически?

— Одна. Секретарь вышла то ли по делу, то ли чтобы не мешать. Председателя пока еще нет на месте.

— Хорошо. Хочу тебе сообщить пренеприятнейшее известие: противогазы мы не продадим. Более того, продать их вообще невозможно. Последняя информация из компетентного источника. Поверь, очень компетентного. Надеюсь, догадываешься, из какого…

— Как это — невозможно?! Не понимаю. Может быть, ты не можешь продать? Наш завод всю жизнь их миллионами реализует.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но они за рубежом никому, во всяком случае, в больших количествах, не нужны. Это была утка.

— Для чего?

— Точно не знаю. Какая-то игра спецслужб.

— И что?

— Надо отрабатывать ситуацию назад.

— Как ты себе это представляешь?

— Предлагаю противогазы с товарной железнодорожной станции передать какой-нибудь организации, скажем ГО, в качестве госзаказа. Твой директор уже, похоже, двигается в этом направлении, но…

— Он делает это с другой известной тебе целью.

— Знаю, но надо, чтобы цель стала та, которую я тебе озвучиваю.

— Он не согласится на это.

— Михаил Абрамович передаст тебе двадцать тысяч долларов. Попробуй его убедить.

— Попробую, но не уверена, что получится. А хранение на железной дороге оплачено?

— Частично. Михаил Абрамович даст тебе об этом более подробную информацию.

— Долг большой?

— Я же говорю, что он уточнит, но не мало.

— Так железная дорога их не отдаст. Будут держать как залог под оплату хранения.

— Не факт. Противогазы у них место занимают, а место это им нужно. Полагаю, что если кто-то даст гарантийное письмо, они отдадут противогазы. Особенно, если это сделает серьезная государственная организация, например ГО.

— Пусть «Континент» оформит гарантию.

— Кто у него возьмет? Под подобную липу я в последний раз через их министерство ситуацию регулировал. Больше не получится. Может, завод даст или получатель? Лучше всего, полагаю, чтобы письмо было от ГО. Нужды обороны… Может сработать.

— Я, конечно, попытаюсь, но ты не знаешь, насколько ситуация на заводе усложнилась. Директор уже не все решает, а у других в головах суммы с массой нулей.

— Попытайся. Если не получится… «Континент» ответит за все. Я, как представитель завода, предпринял максимум из возможного. Совесть у меня чиста. Деньги, что тебе передадут, — мои личные, времени я потратил — кучу, одних только ксероксов две штуки изъездил, не считая других офисных расходов. Надеюсь на тебя…

— Уволят меня. Что мне тогда делать?

— Приедешь ко мне работать. Только выиграешь. Думаю, что скоро противогазы вообще перестанут производить, а ваш завод переделают под детский сад или тюрьму. Лучше уж у меня главным бухгалтером трудиться, чем воспитателем в одном из этих заведений.

— Все шутишь. А женщину в пропасть толкаешь.

— В каждой шутке есть доля шутки. Запиши на всякий случай домашний телефон Михаила Абрамовича… Лучше позвони ему сегодня вечером. Он сделает все, что ты ему скажешь. В общем, не мне тебя учить. Ты женщина умная, самостоятельная и… красивая.

— Льстивый врун! Ладно, постараюсь, но имей в виду: только для тебя.

— Для нас. Давай прощаться, мне надо торопиться. Целую!

— Счастливого полета!

Родик сел в машину и спросил водителя:

— Как можно убить часов семь-восемь?

— А вы москвич?

— Я родился в Москве. А что?

— Были бы вы приезжим — покатал бы вас с экскурсией по Москве.

— А что? Это идея. Поехали в Третьяковку! Давно я там не был, а уж так, чтобы походить по залам целый день — вообще никогда не получалось. Только давайте двинемся кругом — по набережным. Около Новодевичьего кладбища остановитесь, я минут на двадцать отлучусь — могилу матери навещу, а на Фрунзенской в кафе заедем — пообедаем. Потом меня подождете до закрытия Третьяковки. Поужинаем в «Узбекистане» — и на вокзал.

— Как скажете. Я в вашем распоряжении, как договорились, до полуночи.

— Вам немного повезло, освободитесь раньше. У меня билеты на одиннадцатичасовой поезд с Ленинградского вокзала. Правда, нужно вернуться сейчас в гостиницу, кое-что я забыл сделать, а потом — по плану.

Пока ехали до гостиницы, Родик набросал послание для Оксы по поводу отъезда и, когда показалось знакомое здание, попросил водителя отнести записку администратору, а на словах передать, что адресат будет звонить или приедет, поскольку номер ему заказан и оплачен.

— Вперед! Нас ждут великие дела! — скомандовал Родик, когда водитель вернулся и доложил, что поручение выполнено.

В цветочном магазине при кладбище он купил любимые мамой гвоздики. Потом привел в порядок памятник и могилу, о которых никто не заботился с июня — со дня ее рождения. Постоял, стараясь услышать сердцем совет самого близкого человека, но только загрустил.

За обедом он выпил водки, отчего настроение совсем испортилось.

В Третьяковку Родик вошел в совершенно опустошенном состоянии и принялся бессистемно слоняться по залам. Последний раз он был здесь с Наташей несколько лет назад, когда она начала самостоятельно изучать рисунок. Тогда, перемещаясь от картины к картине, они старались понять пропорции, формы, цветовые, световые и светотеневые решения, их взаимосвязи. В общем, это был скорее урок, чем наслаждение живописью.

Сегодня Родик, несмотря на все переживания, почувствовал, что долгое время лишал себя очень многого.

Он случайно попал в зал с древнерусскими иконами около которых раньше не задерживался, и вдруг ощутил на себе пристальные и суровые взоры. Попорченные веками лики святых окружили его, словно призывая к ответу. В голове непроизвольно всплыли сцены общения с болгарами. Стыд захватил Родика. Не желая поддаваться ему, он спешно покинул зал, но тут же очутился среди портретов, которые всегда плохо воспринимал из-за неестественности застывшей мимики. Сейчас ему показалось, что лица подвижны и все изображенные на полотнах смотрят на него с укором. Подойдя к стоящей посреди зала скульптуре, он задумался о причинах таких перемен в своем восприятии, но объяснение напрашивалось одно: они — в угрызениях совести.