Время одуванчиков - Александр Афанасьев

только не думал, что это будет Ларин.

– Здорово, Саня…

…

– Тут будешь стрелять или зайдем?

А я уже понимал, что не выстрелю. Трудно стрелять в человека. Еще труднее в бывшего друга. И совсем трудно – при ребенке.

При твоем ребенке.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

Ларин пожал плечами.

– В гости зашел.

Не знаю, что бы было дальше. Но всё решил случай – заработал лифт, и я понял, что нас в любой момент могут спалить.

Я опустил пистолет так, чтобы его не было видно

– Пошел вон.

– Как скажешь.

– Пошел вон, – тем же спокойным тоном сказал я

Ларин повернулся к Кате.

– Созвонимся еще.

– Я…

– Нет, не надо. Оставайся тут.

Он посмотрел на меня.

– Ствол где взял, Рэмбо?

Подмигнул – и пошел к лестнице.

А я остался.

***

Вот что сказать?

Я не знаю, что сказать. Просто, с..а, не знаю. Да и какое право отец имеет учить дочь, если он только что на ее глазах чуть не совершил убийство?

Я никогда ни в чем не ограничивал свою дочь. Я не лупил ее, я не лишал ее чего-то, я вообще считаю, что когда взрослый пользуется своей властью над ребенком, над своим ребенком, чтобы что-то там выместить, доказать, показать – гнусно это. Все эти семейные тираны, – а я имел дело и с такими, – они такие смелые с бабами, с детьми, потому что с мужиками так не могут. Дал такому в грызло – он и поплыл…

Но я всегда боялся… я сам себе не признавался, как я боялся – что Катька вырастет такой же, как ее мать. Я отослал ее в Москву учиться – только чтобы подальше от Крысы, от ее загулов, от ее влияния. Я боялся, что б… ское – это в крови.

И, похоже…

А воровское? Бандитское? Тоже в крови? Я называю Крысу б… и это заслуженно, но я-то – кто? И что, мое влияние на дочь сильно лучше?

Ага. После сегодняшнего – так особенно.

– Чай у тебя есть? – спросил я. – Завари чая.

– Нет у меня чая.

Катерина по крайней мере пыталась делать вид, что ничего не произошло. Конечно, она всё знала про меня. Давно знала. Свыклась с мыслью о том, что папа у нее не такой как все.

Насколько свыклась?

– Как нет? А что же ты пьешь?

– Ну, смузи, например.

– Смузи? Это что такое?

– Ну это… берешь всякое и в блендер.

Я поморщился.

– Кофе хоть есть, или и этого нет?

***

Кофе Катерина сварила. Плохой, правда, но какой есть. Я держал пистолет в руке, и это была самая бесполезная на сейчас вещь в мире. Осознав это, я открутил глушитель и спрятал пистолет за пояс.

– Ты знаешь, кто это? Кто это такой?

Катя кивнула.

– Он рассказал.

– Что он рассказал?

– Что вы друзьями когда-то были.

– А он не рассказал, сколько крови на нем?

– Пап…

– Что?

– Я знаю про… девяностые.

– Ты ни хрена не знаешь про девяностые, доча. Ни хре-на. Этот человек, с которым ты так мило общалась – он убийца.

– Он говорил, что вы друзья.

– Мы не друзья!

Я начинал закипать.

– Послушай, ты знаешь, кто такие заочницы?

– Знаю.

– Нет, не знаешь. В любой зоне – уголовники ради прикола знакомятся с бабами на воле. Пишут им трогательные письма о любви. Некоторые покупаются… не зная, что на каждой зоне есть мастера, которые за пачку чая тебе чуть ли не письмо Онегина к Татьяне накатают. Ларин…

– Па…

– Заткнись и слушай, пока я говорю. Ларин – профессиональный манипулятор. Он еще в молодости был таким, ему ничего не стоило любую бабу развести. Стоит его послушать – и ты человек пропащий. Но он не такой, как говорит. Он – хочет стать вором в законе через мою смерть. Он хочет мне отомстить. Он мстит мне через тебя, а ты ведешься!

– Пап…

– Что?

– Я знаю…

– Что?!

– Ну, про маму.

– Не понял?

– Подожди… – Катя посмотрела мне в глаза. – Ты думаешь, я с ним сплю, что ли?

Эти слова – мне как в лицо ударили.

– А что?

Катя рассмеялась.

– Пап, ты чего? Я знаю, что они с мамой… Ну, что он мамин друг уже давно. Мама сама мне рассказала.

– Когда это было?

Я понял, когда. Когда Крыса ездила в Москву. То есть, она уже тогда знала про Ларина. И не только знала – но и подпустила его к нашей дочери.

Я с самого начала старался вести себя по-человечески к своей бывшей. Но сейчас – если бы она мне сейчас попалась – я бы ее убил. И пофиг, что потом.

Значит, она, тварь, всегда его любила. Любила настолько, что подпустила к дочери, зная, что он смертную казнь получил в свое время за убийство.

С..а рваная. Убил бы – проще было бы.

У…

– Что она еще тебе рассказала

– Ну что вы когда-то вместе…

Катя вдруг поняла, что со мной что-то не то.

– Пап…

Я потряс головой, как будто стараясь сбросить это наваждение… избавиться от этого, как от дурного сна.

– Я не знала, что у вас…

– Катя, послушай меня. Внимательно послушай. Этот человек – враг. Он может казаться хорошим, любезным – но он враг. Он хочет мне отомстить за то, что я сделал… точнее он думает, что я сделал. Я запрещаю тебе с ним общаться. Поняла?

– Может, вам нужно поговорить?

– Ты поняла?! – повысил голос я. – Он – убийца! Его к смертной казни приговорили! Я запрещаю тебе с ним общаться. Поняла?!

– Да, поняла, – с заминкой ответила дочь.

Но она ни хрена не поняла.

Куда же тебя деть-то? От дряни матери. От идиота отца…

Со мной тоже нельзя; я – мишень.

Она ни хрена не поняла. Она ни хрена не знает про девяностые и я ей не смогу объяснить, потому что этого не объяснить. Это можно только пережить, а кто не пережил, тот не поймет. Можно описывать слепому закат над Черным морем, но он все равно не поймет, а если и поймет – то не поверит. Это надо увидеть…

– Пап… может, пойдем куда-нибудь?

Умная у меня доча. Перехватила инициативу. У женщин всегда есть чутье на такие вещи. Мы, мужчины, – думаем, а у них чутье.

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Пойдем, – машинально сказал я.

Катя протянула руку.

– Пистолет дай.

Вон ты чего. Я покачал головой.

– Не трогай его. У тебя газеты есть? И пакет какой-нибудь плотный?

– Есть…

– Неси.

***

Пистолет я протер,