Воители безмолвия - Пьер Бордаж

Император прекрасно понимал, что невестка была его главной слабостью, бередящей раной, и твердо решил покончить с этой ситуацией, будет ее исход благоприятным или нет. Всю неделю празднеств, выкладывая последние козырные карты, он приглашал ее на спектакли, вечера поэзии, выставки. Он окружал ее вниманием, осыпал подарками и цветами, но ничто не меняло ее презрительного отношения к новому властелину мира.

Хотя Менати Анг делал все возможное, чтобы скрыть от посторонних глаз свои чувства к даме Сибрит, слухи уже поползли: вдова Ранти Анга, маленькая провинциалка-девственница, бесцеремонно отталкивала царственного воздыхателя! А ведь при дворе было множество соблазнительных женщин! Высшие придворные, удивленные и озадаченные, никак не могли допустить, что хозяин вселенной оказался во власти капризной женщины, которой сеньор Ранти Анг предпочел Спергуса, жалкого чужака-осгорита. Надеясь на защиту мыслехранителей, они осуждали Менати, считая его поведение легкомысленным и недостойным столь высокого ранга. Они задавались вопросом, почему ближайшие советники императора ничего не предпринимают, чтобы покончить с двусмысленной ситуацией.

– Что я такого натворил, дама моя, чтобы заслужить подобную участь? – спросил он умоляюще. – Разве я не пытался сделать эту неделю приятной для вас?

– Если вы желаете действительно сделать мне приятное, мой сеньор, – ответила она, – то исполните мою волю и отпустите в Ма-Джахи!

Далеко внизу под ними медленно перемещались ложи, выписывая арабески над центральной сценой. Танцовщицы казались далекими цветными пятнами.

– Кстати, мой отъезд окажет вам огромную услугу, мой сеньор, – продолжила она. – Придворные злословят на ваш счет! Из-за меня вы стали главной мишенью их кривотолков. Не считаете ли вы, что в ваших интересах поскорее избавиться от меня и положить конец сплетням?

В его жарком взгляде читалась боль.

– Клевета – неизменная черта характера сиракузян, дама моя. Меня мало волнует, что эти пустышки смеются надо мной! Но признаюсь, вам удалось довести меня до того, что пределы моего терпения истощились. Я отчаялся увидеть, что ваше отношение ко мне изменится. Однако позвольте выразить удивление по поводу вашей так называемой привязанности к памяти моего брата Ранти. Он не замечал вас и постоянно унижал… Он ни разу не почтил вас присутствием в вашей постели, дама моя?

Тень осуждения промелькнула на оскорбленном лице дамы Сибрит.

– В этом он следовал лишь святым заповедям Церкви Крейца, – сказала она, едва шевеля губами.

Она знала, что этот аргумент даст собеседнику новый повод излить свою желчь. Циничная улыбка растянула губы императора, приоткрыв длинные зубы, выкрашенные янтарно-жемчужным лаком.

– А следовал ли он тем же заповедям с чужаком-блондином по имени Спергус? – усмехнулся он. – Ах, дама моя! Он не превратил вас в женщину по простой и безнравственной причине – только тела юношей наполняли его желанием! А вовсе не соблюдение неких крейцианских законов, как утверждаете вы!

– Замолчите! – воскликнула она, побелев. – Замолчите! Вы не имеете права…

Он сухо прервал ее:

– Дама моя! Помилуйте, возьмите себя в руки и умерьте свой тон!.. Вы же знаете, я сказал правду! Правда зачастую ранит!.. А если вернуться к Церкви, она разрешает плотские отношения между супругами, если они соответствуют Супружеской допустимости, описанной в крейцианском коде применительно к жизни… Кроме того, мы можем интерпретировать законы по своему желанию. Не пытайтесь укрыться за ложными оправданиями! Отбросьте, пожалуйста, маску двуличия, которая так не идет к вашей красоте! Ни ваш, ни мой возраст не предполагают, что стоит играть в прятки. Ваша так называемая любовь к моему кретину братцу была и остается обманом. Вы обманываете саму себя, набрасываете вуаль на свою истинную натуру женщины. И отказываетесь от собственного шанса, дама моя, единственного шанса, который открывается перед вами! Этот шанс предлагает вам необычную судьбу, а вы тянете время, не желая сделать выбор…

– Предлагает мне не шанс, а вы, мой сеньор, убийца моего мужа и двоих моих детей! Шанс – странное слово в ваших устах…

– Успокойтесь, дама моя, меня не трогают ваши ядовитые намеки. Разве не ваш муж утверждал незадолго до своей смерти, что не стоит смешивать личные чувства и интересы государства? Разве не он холодно приказал казнить ваших друзей Тиста и Марит?.. Но хватит! Я устал произносить одни и те же слова, выслушивать одни и те же упреки. Несколько минут назад вы попросили меня о милости: вы желаете вернуться в родную провинцию. Так и быть, я дарую вам эту милость! Завтра, на заре первого дня, вы получаете свободу в своих действиях. Можете уехать в сопровождении своего брата Мулика, которого я последнее время видел при дворе…

Дама Сибрит сжалась в кресле. Пораженная и обеспокоенная, она задавала себе вопрос, какую новую ловушку скрывали его слова.

– Само собой разумеется, ваша дочь Ксафит будет вам возвращена, – продолжил Менати Анг. – Что касается вашей компаньонки Алакаит де Флель, ей ничего не грозит, клянусь вам. Однако вам придется дать клятву о молчании: вы не должны никому открывать обстоятельства смерти сеньора Ранти. Если вы даже случайно нарушите государственную клятву, ваша жизнь, жизнь вашей дочери и вашей компаньонки потеряют какую-либо ценность. Ваше молчание – залог вашего спокойствия… А главное, дама моя, не благодарите меня! Это решение скорее ваше, чем мое. Поблагодарите лучше собственное упрямство!.. Быть может, теперь, когда не осталось задних мыслей, мы можем насладиться сохорго…

Императорская ложа медленно спустилась, пробивая путь среди лож придворных, которые отлетали в сторону, чтобы освободить проход к центральной сцене. До конца спектакля Менати Анг замкнулся в упрямом, капризном молчании. Его черные глаза, единственный признак жизни на бесстрастном лице, пристально следили за грациозными танцовщицами на сцене.

Дама Сибрит еще не осмеливалась поверить в обещания императора. Однако они означали освобождение от мира, в котором, несмотря на привилегированное положение, она всегда ощущала себя чужой. Вдова Ранти была птицей, которую слишком долго держали в неволе за решеткой тесной клетки, пока она не потеряла надежду улететь. И вдруг перед ней распахнули дверцу золотой клетки, а она с беспокойством озирает пугающую бесконечность неба. Перспектива увидеть пустынные ландшафты детства, встретиться с отцом, которого она глубоко почитала, показалась ей иллюзией, абстракцией.

Это ощущение было тем более острым, что решение Менати Анга, неожиданное и резкое, противоречило сну, который она видела прошлой ночью. После исчезновения Ранти Анга впервые сновидение вырвало ее из сна, из глубокого сна второй ночи. Она проснулась в холодном поту. Она увидела себя жертвой чувственного желания императора. Он овладевал ее распятым телом почти с животной яростью. Но больше всего ее смущало то, что этот плотский акт, отвратительный, извращенный, доставлял ей нездоровое, грязное удовольствие, а потом она рыдала от стыда. Целый час первого утра она провела в ванной с очищающими эмульсиями, чтобы изгнать из головы это унижение, содрать с кожи все следы ночной грязи. Потом попыталась убедить себя, что видение не было пророческим, что сон был случайностью. Но упрямая интуиция подсказывала ей, что, напротив, сновидение отражало ее собственные противоречия и слабости.

И вдруг Менати Анг объявлял, что отказывается от нее! Наряду с чувством облегчения ее пронзила игла разочарования, сожаления, но она отнесла эти чувства на счет своей двойственной натуры. Она искоса наблюдала за императором. Он внешне увлекся сохорго, хотя на самом деле – это не ускользнуло от ее женского внимания – тонул в бурном море разочарования.

После спектакля танцовщицы и певцы церемонно раскланивались перед зрителями. Ни шум, ни вздох, ни шорох ресниц не нарушил тишины, пропитанной восхищением. Истинный триумф.

Церковная ложа, обитая фиолетовыми и белыми тканями, незаметно подлетела и застыла перед императорской ложей. Морщинистое лицо Барофиля Двадцать Четвертого, муффия Церкви Крейца, едва возвышалось за плоским барьером балкона. Рядом с ним в фиолетовой накидке на красном облегане сидел кардинал Моланали, чье розовое личико выдавало его неумеренную любовь к хорошей пище.

Непогрешимый Пастырь протянул руку в белой перчатке через перила императорской ложи. Менати Анг и дама Сибрит приложились по очереди к пальцам и огромному перстню муффия.

– Желаю вам приятного первого вечера, Ваше Святейшество, – произнес император. – Вы получили удовольствие от спектакля?

– Я оценил его по заслугам, мой сеньор, – ответил муффий блеющим фальцетом. – Когда сохорго Средних веков исполняется таким образом, сразу понимаешь, что это божественное искусство.