Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар - Борис Пильняк

– Знаешь, Андрюша, я, наверное, скоро застрелюсь. Это было в пустой урок после большой перемены. Андрей заволновался, затеребил Леопольда.

– В чем дело, Лео? – как ты пришел к такому выводу?! – объяснись!

Леопольд не сказал больше ни слова, замолчал. Андрей возмущался. Гимназистам надо было идти в класс. После уроков гимназисты задерживались на репетиции перед масленичным балом-спектаклем. День прибавился уже часа на полтора, – Леопольд вернулся домой в закатный час.

Мать стояла у окна в гостиной. В комнате были густые сумерки, за окном текла густая синь, золотело облако в небе. В комнате залегла тишина натопленных печей и покойствия. Лица матери видно не было, виден был один силуэт. Она смотрела в окно, не заметив прихода сына. Голова ее была опущена, плечи поникли под тяжелым пледом. Леопольд подбежал к матери, прижал голову к ее груди.

– Мама, мама, какая страшная вещь – жизнь!.. Ты прости меня, я слежу за тобой. Человеку дано жить, вот, каждым днем, каждым часом. Затем будет смерть. Ты встаешь по утрам, провожаешь меня и папу, и у тебя такие длинные дни, один, как все. Я не могу передать словами… Все мы, все мы умрем, – и вот каждая твоя минута – к смерти… Я знаю, почему ты изучаешь английский язык и стыдишься говорить на нем, не умея произносить слова, – это для того, чтобы заполнить пустое время, тебе нечего делать… Это очень страшно, – пустое время!.. Для этого ты читаешь мои книги, для этого ты ходишь со мною на каток, – все это тебе неинтересно, – ты убиваешь время. Я не умею найти слов, – это очень страшно!.. Если бы я мог умереть за тебя, мама…

В тот вечер мать была активна. Она одна ходила на Откос, долго ходила по морозам Откоса, решительными шагами, в лунной тишине. Герра Шмуцокса дома не было. На него нападала очередная тоска от лютого одиночества, – в этот вечер он отправился к Верейскому на винт, – к масленице собирался в Москву. Леопольд сидел у себя, за уроками и потом за книгой. Дом покойствовал тишиной и теплом, как кот на печи, отдыхал во мраке незажженных ламп.

Звонил по телефону герр Шмуцокс:

– Марихен, я играю в винт у князя. Скажи, чтобы заложили лошадь, приезжай сюда. Тут имеются вкусные вещи из Петербурга, от Елисеева. Ждем!..

– Да, я приеду, – ответила фрау Шмуцокс, – и весь вечер проходила по темной гостиной бесшумно, не зажигая света, кутаясь в плед. Сын не выходил из комнаты.

В тот вечер Андрей был занят на репетициях в гимназии, его не отпускали, он рвался к Леопольду. Леопольд должен был прийти в гимназию и не пришел. В десять у Шмуцоксов ворота запирались на замки.

Наутро в рисовальном классе Леопольд медленным глазом выверял голову Зевса, чтобы нарисовать ее на бумаге, покоен и молчалив. На втором уроке – на физике – Леопольд сунул под партой Андрею свой дневник, где на отдельной странице было написано:

«…есть такие дела, которые должен решить каждый только для самого себя, так как эти дела касаются только одного, – по-своему решить любовь и смерть… Этими делами человек определяет свое место к другому человеку. И тогда совершенно безразличными становятся – страдания, завтрашний день, даже люди, которые вокруг него…»

– Что это значит?! – прошептал за партой Андрей.

Леопольд не ответил.

Пятый урок был уроком Валентины Александровны. Андрей прикинулся захворавшим и ушел с пятого урока. Он пошел к фрау Шмуцокс. Он находился в окончательном расстройстве, – он не заметил, что поступает примерно так же, как поступал его отец, придя со своими рассказами на педагогический совет, – Андрей не знал лишь, предает ли он или не предает дружбу? – Он сказал без вступлений:

– Знаете, Мария Адольфовна, я вчера гулял с Лео по Откосу, и он мне сказал слово в слово, – «знаешь, Андрюша, я, наверное, скоро застрелюсь»… Я стал его спрашивать, он молчит. А сегодня он дал мне выписку из своего дневника, философию, которую я не понял, к чему она. У меня есть жизненный опыт, и все в жизни чепуха, как, например, со мною и учительницей французского языка. Но чепуха может стать катастрофичной.

В комнату шли мороз и свет через хвощи доледниковых эпох на стеклах, в комнате был белый, очень резкий свет. Мороз в окнах казался холодным и пустым. Все морщинки у глаз и на висках фрау Шмуцокс вдруг стали очень видны. Шаль упала с плечей фрау Шмуцокс. Фрау Шмуцокс крикнула, совсем как кухарка:

– Узнайте, что с ним! – узнайте сейчас же! – узнайте во что бы то ни стало! – идите! узнайте!..

На секунду Андрей ощутил себя кухонным мужиком. Фрау Шмуцокс овладела собою, она опустилась лирически на диван.

– Андрюша, голубчик, – вы его друг, он единственный у меня… Андрюша, голубчик, узнайте, что с ним, ради материнской любви…

Леопольд пришел в тот день после уроков – деловитым и медленным, как всегда. Мать видела через окно, как он, сойдя с санок, взял под козырек перед кучером Иваном, поклонившись. Мать встретила сына в прихожей. Сын медленно раздевался.

– Здравствуй, мама, – сказал он.

Он прошел к себе в комнату, мать пошла за ним. Мать прикрыла за собой дверь, плед сполз с ее плечей. Она протянула руки сыну, она положила руки на плечи сына, сощуренными глазами она глядела в глаза сына. Мать казалась бессильной и решительной. Сын обнял мать. Сын стал искать своими губами губы матери. Сын залепетал:

– Мама, мама, милая, милая…

И сын оттолкнул от себя мать, закинул свои руки себе за шею, сжал свою шею руками, побитой собакой пошел к кровати, упал лицом на подушку.

Сын крикнул:

– Уйди, мама! – мама, уходи, уходи от меня, прошу тебя, мама!

Мать не ушла. Фрау Шмуцокс собою прикрыла голову сына, защищая сына от чего угодно. И фрау Шмуцокс кричала, опять как кухарка:

– Что ты хочешь, Лео, сын мой, родной мой, что ты хочешь? – я все сделаю для тебя!., ну скажи мне, ну скажи мне, что с тобою, я все сделаю, что ты хочешь!..

Леопольд освободил свою голову от матери, чтобы удобнее дышать. Он отмалчивался, и он сказал:

– Только никогда, ни о чем не говори папахен. Клянись!

– Клянусь! – сказала мать.

Мать приготовилась слушать. Сын понес несуразное, –

– Я ничего не могу рассказать тебе, мама. Я не могу, пойми меня. Уйди от меня сейчас же. Сейчас приедет папахен. Я ничего не сделаю против твоей воли, я обещаю тебе. Уйди от меня, мама.

На самом деле приехал папахен, мать пошла навстречу без пледа. Супруг вышел в столовую, потирая руки от мороза и от удовольствия перед едой. Сын поцеловал руку отца, отец поцеловал сына в лоб.

Андрей вышел в тот день от Шмуцоксов после разговора с матерью – как дует сентябрьский ветер, без толку и направления. Дома, в его комнате, книги полетели со стола по углам, – чтобы свободнее думать. То сидел Андрей за столом, оперев голову на ладони, то ложился с башмаками на кровать, то метался по своему чулану, энергически отплевываясь, то садился писать дневник, – дневник повелся после осенних событий. Волосы Андрея торчали уже не нигилистически, но – дикообразно. Андрей проявлял явное страдание. Позвонили в парадное, дернули за проволоку, загремел в коридоре валдайский колоколец. Изумленная Настя сказала:

– Андрюшка, тебя Шмуцоксова барыня требует, специально к тебе.

На самом деле приехала фрау Шмуцокс, не раздевалась, стояла на пороге Андреева чулана. Она была покорна, фрау Шмуцокс. Как взрослого и заговорщика, она просила Андрея – выпытать все у Лео. Она вступала с Андреем в заговор, – она с мужем уезжала на вечер в гости к директору Вальде, специально для того, чтобы Лео остался один и чтобы Андрей мог свободно говорить с ним. – Мать успела уже выкрасть у сына и прочитать его дневниковую запись о смерти.

Андрей не хотел поступать так, как поступил с ним Иван Кошкин в осенних событиях. В условленный час Андрей отправился к Леопольду – ставить категорически вопросы дружбы и требовать дружественных прав. Разговор произошел. Леопольд стоял у печи, Андрей метался по комнате, штурмуя Леопольда. Дом засел в тишине, в тепле, в редких потрескиваниях мороза на улице да в медленной песне дворника на кухне, пока господ нет. Тень Андрея бегала от лампы по стенам и по потолку, изображая черта.

И Леопольд рассказал свои тайны.

– Да, я хочу застрелиться, – говорил Леопольд, – потому что со мною случилась страшная вещь, которую определить я не могу и с которой бессилен справиться. Я люблю свою мать. Нет, подожди. Ты любишь Лелю Верейскую, которая об этом даже не знает, – но ты ее любишь, как идеал, – и ты же пристаешь к своей горничной Насте. Я никогда не любил никаких Лель, я никогда не приставал к женщинам, потому что мне это омерзительно и совершенно не нужно… И вот, как ты любишь Лелю и свою горничную, и как Иван Кошкин любит девок из публичного дома, – так я люблю свою маму, только гораздо сильнее. Я люблю ее больше жизни, больше всего на свете и гораздо больше самого себя. Мне стыдно и позорно. Я молюсь на свою мать, как на бога, самое лучшее, все лучшее – она, – но не раз, точно случайно, я входил в ванную, когда мылась мама, – она меня не стыдилась, я больше не делаю этого, потому что боюсь, что у меня разорвется сердце… И я готов убить отца от ревности и от ненависти, – и я убил бы его, если бы не знал, что у него от Марфина брода до Москвы, везде рассованы содержанки и он оставляет мать в покое…