Избави нас от зла - Холланд Том

— Было бы воистину милосердием положить конец такому существованию.

— Воистину.

Наступило молчание.

— Полагаю, вы сразу же направились в Прагу, — спросил наконец лорд Рочестер, — чтобы выяснить, жив ли еще Самуил?

Ловелас кивнул, помолчал и снова улыбнулся.

— Перед тем как мы оставили Германию, у Миледи пробудилось и все время нарастало такое же, как у вас, милорд, стремление к милосердию. Проявлялось это, конечно, совершенно по-женски, но с теми же повторявшимися приступами тошноты. И все же, как вы только что обмолвились сами, таково уж свойство милосердия, если оно к тому же время от времени позволяет еще и удовлетворить аппетит. Такого вот сорта милосердие и проявила Миледи к Конраду Хазлеру.

Произнеся последнюю фразу, он в злобной улыбке обнажил зубы. Когда она исчезла с его лица, Ловелас стал разглядывать свои ногти, а потом спокойно сказал:

— Да, когда с этим было покончено, мы продолжили свой путь в Прагу.

«Потому что, как учил раввин Лев, в любой розе можно найти все тайны мира».

Еврейская народная сказка

— Мы приближались к городу, — продолжил свой рассказ Ловелас, — не питая больших надежд на то, что раввин еще жив. Он уже был стариком, когда с ним встречался Хазлер, а это произошло более двадцати лет назад. Его страдания в ночь этой встречи тоже были ужасными. Я был склонен, как только мы въехали в Прагу, направиться прямо в гетто, чтобы сразу же выяснить, каковы наши надежды. Когда я предложил этот план Миледи, она со мной не согласилась. Наверное, вы помните, милорд, каким неистовым было ее желание проникнуть в тайну той книги, поэтому вам нетрудно понять мое удивление: Миледи настойчиво требовала, чтобы мы прежде всего нашли себе жилье. Я стал пристально разглядывать ее лицо и внезапно подумал, что она слишком измотана и что ее нервы напряжены до предела. Я знал, что она голодна, и все же опасался, оглядывая улицы, по которым мы ехали, не действие ли это какой-то неизвестной духовной заразы в самом воздухе этого города. Вся Прага была, казалось, погружена в апатию и угрюмость, словно ужас продолжал висеть над ее улицами. Красота города выглядела мертвенно-бледной, какой-то поруганной. Это была красота такого рода, словно обожаемая вами женщина увядает на глазах, теряя свою привлекательность, да и саму жизнь.

Мы подыскали себе квартиру в каком-то особняке, стоявшем в тени замка. Миледи сразу же ускользнула на улицу. Я не пошел с ней. Боль в животе становилась все острее. И все же, когда я свернулся калачиком в постели, дожидаясь возвращения Миледи, мое нетерпение тоже стало нарастать. В конце концов оно одержало верх, и у меня не осталось сил ее дожидаться.

Подавив свою боль, я отважился окунуться в унылые сумерки города. Я пересек мост и углубился в гетто, а потом точно так же, как когда-то Паша, попал в лабиринт его кривых, грязных улочек. Они привели меня к дверям синагоги, хотя я и не ставил перед собой такую цель. Я услышал доносившийся изнутри жалобный голос и бормотание нескольких ответных голосов. Зайдя внутрь, я посмотрел через какое-то окошко на собравшийся совет. Я сразу узнал это место — его показывал мне в своем воображении Паша. Но воздух был тяжелым, пропитанным смрадом масляных ламп. В их свете все выглядело таким блеклым и мутным, что я едва различал фигуры находившихся там людей. Однако я смог разобрать слова, которые они повторяли нараспев. Это была скорбная песнь о том, как был разрушен Иерусалим, и о том, что тогда, накануне разрушения, тоже появлялся Странник. И теперь я стоял там, где он появился во второй раз, с приготовленной в дар книгой в руках. Меня бросало в дрожь от одной мысли об этой книге и тайнах, которые она могла в себе содержать.

Я отвернулся от окошка. Передо мной была лестница. Одного взгляда на нее оказалось достаточно, чтобы мое сердце начало учащенно биться. Я подошел к ней и стал подниматься по ступеням. В темноте перед собой я смог различить темный прямоугольник двери. Я открыл ее, вошел внутрь и сразу ощутил такую боль, словно наткнулся на стену ножей. В тот же момент все мои мысли утонули в непроглядном облаке полного замешательства. Какое-то мгновение я не сомневался, что меня охватил страх. Все, что я мог видеть вокруг себя, это сундуки и кучи книг. Под толстыми слоями пыли их контуры вырисовывались нечетко. Я наклонился и прикоснулся рукой к полу. Моя боль сразу же резко усилилась, ток крови в венах потрясла какая-то мощная приливная волна. Я задрожал всем телом, потом, едва передвигая ноги, попятился и вышел за дверь. Оказавшись на верхней площадке лестницы, я снова услышал донесшиеся снизу жалобные звуки песнопения. Внезапно они показались мне настолько горестными, наполненными таким отчаянием, что к моему ощущению ужаса добавилось ощущение крайнего одиночества. Оно казалось мне таким безысходным, что я в полном смысле слова задыхался, не находя способа избавиться от него. Я спустился с чердака, вышел на улицу и окунулся в прохладу ночи. Я жадно глотал воздух и внезапно почувствовал в нем запах свежей крови. Меня снова охватила паническая дрожь. Я резко повернулся и увидел перед собой улицу мясных лавок. Дрожь сразу же прошла, меня стал душить смех облегчения. Я торопливо зашагал прочь, всеми силами стараясь изгнать остатки ужаса, застрявшего где-то внутри. Но воздух был отвратительным, куда бы я ни повернул. Тесным зловонным переулкам, казалось, не будет конца. Рядом с каким-то публичным домом я едва не угодил в колодец для замачивания кожи. За ним было множество самих кожевенных лавок. В их расположении относительно друг друга не было никакого порядка, кривые переулки оказывались тупиками. Все же мне удалось выбраться из лабиринта. Позади этих лавок я обнаружил узкие ворота, прошел через них и совершенно неожиданно для себя оказался на открытом месте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я огляделся. Передо мной смутно вырисовывались странной формы плиты. Они, казалось, торчали из земли повсюду. Я двинулся вперед и понял, что шагаю среди беспорядочно разбросанных могил, расположенных группами, в которых плиты чрезвычайно близко примыкали одна к другой. Эти отдельные группы могильных плит образовывали округлую линию, напоминавшую челюсть старика с остатками зубов. У меня не было иного выбора, и я пошел петлявшей между могилами тропинкой, потому что земля по обе стороны от нее была высоко вздыблена неровными буграми. Меня не удивило, что узкие щели между камнями были затянуты тускло серебрившейся паутиной. Я сделал глубокий вдох. Воздух, казалось, стал удивительно чистым. На мгновение остановившись, я еще раз глубоко вдохнул, а потом закрыл глаза и прислонился к одному из надгробий, стараясь успокоить все еще сильно бившееся сердце.

— Хотя это место смерти, оно тем не менее называется Бет-Чайм, что значит Обитель Жизни.

Я испуганно открыл глаза и увидел перед собой мужчину. По его бороде и одеждам я догадался, что это раввин. Какое-то мгновение я мучился догадкой, не столкнулся ли я с Самуилом бен Львом, но быстро сообразил, что ошибся, потому что он был очень молод.

— Несомненно, это верное название, — ответил я, медленно подбирая слова. — Я давно нахожу, что жизнь и смерть порой так легко переплетаются…

— Легко? — переспросил раввин, нахмурив брови. — В таком случае мне даже страшно подумать, свидетелем чего вам довелось быть.

Он нахмурился еще сильнее, и я понял, что раввин с величайшим вниманием вглядывается в мое лицо.

— Зачем, — негромко спросил он, — вы забирались на чердак синагоги?

— Это запрещено?

— Это просто невозможно. Никто со дня смерти предыдущего раввина не набрался храбрости открыть ту дверь и перешагнуть ее порог.

Я облизнул губы.

— Да, — прошептал я. — Мне на собственной шкуре пришлось убедиться в том, что… тень того голема по-прежнему обитает на чердаке.

— Вы слышали о раввине Льве?