Граждане Рима - София Мак-Дугалл

— Кто тебе сказал? — снова задохнувшись, спросил Клеомен, не только ошеломленный, но и испуганный; на протяжении последних часов его мучил безотчетный страх, что о его намерениях, какими бы смутными они ни были, могут узнать и что с ним что-нибудь случится. Хотя постойте, каким образом эти маленькие оборванцы могли иметь хоть какое-то отношение — и к кому? к его товарищам по работе, людям, которых он знал? Опять все пошло наперекосяк.

— Мы не должны общаться с ним, — яростно прошипел Дама, — что ты делаешь?

— Когда мы встретились с Марком, — твердила свое Уна, — он уже две недели как сбежал, это было в Толосе. Слышали? И вы правы: все, что он сказал на Форуме, правда. Варий никогда не пытался убить ни его, ни Гемеллу.

— Но кто? — тихо спросил Клеомен.

— Это дворцовые разборки.

Клеомен приоткрыл рот, но ничего не сказал, абстрактно понимая, что это не вздор и никто не собирается потехи ради издевнуться над ним. Он потупился.

— Я хочу войти, — сказала девушка. — Вы можете провести нас?

— Нет, — ответил Клеомен — произнесенная вслух, его собственная мысль испугала его, слепо шарахнувшись, как от нахального нищего. Нищие попрошайки.

— Но вы правы, были правы, что еще вам тут делать?

Паренек повыше сказал:

— Что такое, Уна, кто это? — И эта ужасная девчонка потянула его за локоть:

— Почему вы молчите? Почему не хотите сказать нам?

— К вам это не имеет отношения, — упрямо ответил Клеомен.

— К нам — имеет, да еще какое! — крикнула она срывающимся от злости голосом, заставив Клеомена заинтересованно поглядеть на нее. — Я уже сказала вам — мы знаем Марка. А вы, разве не затем сюда пришли, чтобы узнать, что происходит? Почему вы хотите от нас отделаться, если мы все про это знаем?

Клеомен остановился, нерешительно шагнул вперед, когда Сулиен сказал:

— Так или иначе, но вы скажете нам, здесь Марк или нет.

— Не знаю, — тяжело вздохнув, ответил Клеомен и остановился. — Я пришел сюда потому, что…

— Почему?

Клеомен взмахнул рукой, словно физически стараясь стряхнуть это навязчивое явление.

— Просто… я действительно не знал, куда пойти.

Он пошел домой, быстро переоделся, пока в сознании настойчиво свербило: не оставайся здесь, уходи поскорее. И он ушел, захватив удостоверение охранника и пистолет.

— Я пытался добиться встречи с Варием, — сказал он чуть более внятно, — но они никого к нему не пускали. По крайней мере, меня. Но даже еще до всего этого он говорил, что нечто подобное может случиться. Я исколесил весь город. И это действительно случилось сразу после того, как я произвел арест. Но он так много врал и ничего не говорил мне, а потом — хлоп! — но было уже слишком поздно. Так что я, по-вашему, должен был делать?

Работу, которую ему доверили — возглавлять отряд, вылавливавший вооруженные банды в Субурре, — вряд ли можно было расценивать как продвижение по службе, но еще никогда его работа не требовала такого стратегического чутья, никогда его не окружали такие интересные люди, и было одновременно более престижно и более захватывающе исполнять такое особо важное поручение. Ему дали понять, что здесь у него появляется хороший шанс на действительное повышение. Неожиданное перемещение, конечно, но, значит, виды начальства изменились, и все тут.

Но Клеомен постоянно думал о том, что сказал ему Варий про госпожу Макарию, и еще чаще — о том, как Варий вел себя во время того разговора: о том, как он далеко не сразу поверил, что Клеомен действительно подозревает его, о его странном смехе. Клеомену сказали, что, поскольку дело касается императорской семьи, он не должен ни с кем обсуждать его до окончательного разрешения. С этим он спорить не стал. Но его одолевало слишком сильное беспокойство, и он продолжал следить за делом.

И вот, хотя он отчитался обо всем, что говорил ему Варий, он как-то отпросился на полдня и поехал на виллу в Тускулуме, где уже кишмя кишели охранники и преторианские гвардейцы, которым его появление определенно не понравилось. Он не стал путаться под ногами — просто потолковал с дворецким и установил, что госпожа Макария действительно передала сласти, как делала это всегда, хотя у Вария, конечно, было предостаточно времени, чтобы отравить их после приезда Марка. Клеомен записал его слова как дополнение к первому рапорту и послал в свой старый участок. Ответа так и не последовало. Это было в порядке вещей, и все же он продолжал ждать, позванивая время от времени, когда на сердце начинало скрести. Ему сказали только, что Варий по-прежнему молчит, а поиски Марка теперь в основном ведутся на основании его фотографий. Когда он впервые услышал, что Варий наконец сознался, то почувствовал укол разочарования, что пропустил такое.

И вот теперь, стоя в потемках Келианского холма и глядя на мрачно нахмурившихся подростков, он начал снова, словно до сих пор разговаривал во сне.

— Кто вы такие? — спросил он. — И что здесь делаете?

— Я уже сказала, — терпеливо ответила Уна. — Мы ищем Марка.

— Ах да, вы же встретились в Толосе, — произнес Клеомен жизнерадостно, на грани истерики. — Так вот где он все это время был?

— Нет, не все время.

Дама посмотрел на Уну, и та поняла, что его страх перед центурионом не прошел, и решила, что ни словом не обмолвится о Хольцарте, даже о рабстве, если только не вырвется само.

— Вы арестовали Вария… так вы из охраны или преторианец? — спросил Сулиен.

Клеомен снова обратил внимание на тон, каким были произнесены слова, на то, что в них слышится страх, и снова посмотрел на второго молодого человека, стоявшего немного на отшибе, словно приготовившегося сбежать, но связанного невидимыми путами.

— В каком-то роде из охраны, — фыркнул Клеомен, — но, думаю, теперь это вряд ли кого беспокоит.

— Мы требовали вознаграждения, пока он не сказал нам, что намерен делать, — быстро, но необычайно ясным, отчетливым голоском продолжала девушка. — Мы знаем об отравленных сластях, а от кого еще мы могли узнать, как не от него? — Клеомен чуть не подпрыгнул от удивления. — Они убили Гемеллу, хотя, конечно, яд предназначался ему. Похоже на правду, разве нет?

Два с половиной дня Клеомен искал хоть кого-нибудь, кому мог бы открыться, но в то же время действовал осторожно, не делая поспешных выводов, ожидая, пока сам поверит в справедливость собственных сомнений. Теперь, в растерянности и замешательстве, он понял, что складывает оружие перед сжатым рассказом о своих же поступках. Все в целом казалось теперь такой похожей на сон бессмыслицей, что он не видел оснований упрямиться.

— В признании Вария о яде не было ни слова, — медленно, с расстановкой начал он. — И мне так и не удалось увидеть эти самые сласти и даже мой рапорт. Эти люди пытались… остановить меня. Да, теперь это ясно. Я плохо делал свою работу с тех пор, как прочел это. Лавиний так и сказал: не твое дело устанавливать причины смерти, это не в твоей компетенции. Он спросил, приходилось ли мне видеть задушенных, а мне не приходилось, трупы, да, но не задушенных, и все же я видел ее.

— Клеомен, над этим делом работает хорошая команда, — вполне дружелюбно сказал ему Лавиний. — У тебя своих дел полно. Надо же время от времени и еще кому-то поработать.

После чего Клеомен присел к письменному столу Лавиния, поразмыслил минуту-другую и написал записку Ренату, городскому префекту и непосредственному начальнику Лавиния.

— Такой работой мне действительно еще не приходилось заниматься. Я ездил в тюрьму. Я встретился со всеми родителями. И тут Лавиний, и Сегест, и Бутео сказали мне, на полном серьезе: брось это. Вчера я подумал, что, пожалуй, это похоже на угрозу… нет, это я не точно выразился, — мгновенно поправился Клеомен и замолчал. Потом пробормотал: — Предостережения. Да. Или угрозы. В общем…

И снова прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил. Казалось, он считая, что его рассказ прозвучит полнейшей нелепицей, а теперь встревожился, что это не так.

— И никто ничего не объяснил его родителям, — продолжал он. — Они даже не знали, что их сын арестован, и впервые услышали об этом только по дальновизору.

Клеомен помнил, как это было; за неделю до заявления о признании они чуть было открыто не поссорились по поводу того, считать ли Вария в живых. Отец практически неподвижно лежал в кресле и почти не обращал внимания на Клеомена; мать, напротив, бегала и мельтешила, без конца проливая слезы и в то же время яростно, безостановочно говоря, словно плакала вовсе не она.

— Посмотрите на него. Что они сделали с ним? — И, конечно, дальше началось; — Варий никогда бы не сделал ничего подобного. Они были так счастливы вместе. И, даже если и не были бы, никогда, никогда.

Разумеется, Клеомен слышал такого рода вещи и прежде и подумал, что почти немыслимо, чтобы мать говорила что-нибудь другое, к тому же он знал, что не следует обращать внимания на фотографию Вария с Гемеллой, которую она ему тыкала. У Вария на лице было написано, что натура у него нервная, неустойчивая, Гемеллу он представлял себе почти такой же; да, конечно, думал он, возможно, они и любят друг друга, но наверняка почти каждый день бьют посуду. Но на фотографии они выглядели иначе; рядышком, в саду, в достаточно условной супружеской позе, но в их облике сквозил такой глубокий мир и покой, что даже в официальной фотографии чувствовался некий трепет, некая теплота. Это ничего не значило, кроме того, что мать Вария права, по дальновизору Варий выглядел плохо — хуже, чем когда Клеомен видел его в последний раз.