Городские легенды - де Линт Чарльз

Мои друзья, которые пишут романы, говорили мне, что я просто испугался; вот у них сплошные провалы в короткой прозе, они ее как чумы боятся. Я твердо верил в одно: что лучше получается, того и держись, но, может быть, я просто смирился с поражением.

– Какого рода роман? – спросил профессор заинтересованно, поскольку он знал, какие чувства я испытываю по этому поводу.

Я, как мне хотелось надеяться, небрежно пожал плечами.

– Вот это я как раз и пытаюсь решить, – сказал я и поспешил перевести разговор в другое русло.

И все же, покидая дом профессора, я чувствовал страх, точно то немногое, что я рассказал, могло послужить ключом к потайной двери, которую я сам боялся открыть. Плотина, сдерживавшая тайну наших ночных свиданий, дала течь. Я боялся, что брешь станет шире, и тогда реальность ринется в нее и разлучит меня с моей призрачной возлюбленной.

Но, как я уже говорил, призраком она не была. Остренькое личико пикси и копна спутанных волос скрывали нечто еще более загадочное.

Раньше я часто задумывался, да и теперь еще задумываюсь над тем, насколько происходящее с нами зависит от нас самих. Покинула меня Талли из-за странного суеверия, которое я питал на ее счет, или она собралась уйти еще до того, как я успел обмолвиться профессору хоть словом? А может, просто так совпало, что именно в ту ночь она сказала мне «прощай»?

Я вспоминаю сумку, которая висела у нее через плечо в самый первый вечер, и думаю, а может быть, она уже тогда собиралась уходить? Возможно, она была в начале пути, который прервала ненадолго наша встреча.

– Ты ведь уже знаешь, правда? – сказала она, как только я увидел ее в ту ночь.

Возможно ли, чтобы совпадение зашло так далеко, что мы и расстаемся на той самой площади у реки, где встретились впервые?

– Ты знаешь, что мне пора уходить, – добавила она, когда я промолчал.

Я кивнул. Я знал. Но вот чего я не знал, так это...

– Почему? – спросил я.

Она снова стала жесткой – как в ту, первую, ночь. От мягкости, которая делалась тем более заметной, чем дольше мы были вместе, осталось одно воспоминание, лицо осунулось так, что кости, казалось, вот-вот начнут выпирать из-под кожи. И только в глазах осталось немного тепла, да еще в улыбке. Все остальное скрылось под налетом грубости.

– Это все из-за города, из-за того, как с ним поступают, – сказала она. – Из-за ненависти, злобы и ограниченности; из-за бродяг, наркоманов и бандитов; из-за того, что тихих зеленых уголков становится все меньше, а темные, страшные подворотни множатся; из-за того, что милая, уютная старина повсюду вынуждена уступать колючей и ненадежной новизне; из-за духа зла, который завладел улицами города и ранит меня, как острый нож. Все это меняет меня, Кристи, и я не хочу, чтобы ты видел, какой я стану потом. Ты меня не узнаешь, да я и не хочу, чтобы узнавал.

Вот почему мне надо уходить.

Когда она сказала это, я понял, что она собирается оставить меня, но не город.

– Но...

– Ты помог мне забыть обо всем на время, правда помог, но этого недостаточно. Ни у тебя, ни у меня не хватит сил сопротивляться злу постоянно. То, что между нами было, украдено у тьмы. Но больше она не позволит себя обворовывать.

Я хотел было заговорить, но она прижала пальцы к моим губам. Я заметил ее спальный мешок, он лежал под скамейкой. Она вытащила его и расстелила на мостовой. Я вспомнил про обращенные к площади темные окна домов. Сотни глаз могли наблюдать, как она нежно притянула меня к себе и мы улеглись на мешок, но мне было наплевать.

Я старался не заснуть. Я лежал на локте рядом с ней и гладил ее плечо, ее волосы. Дивился нежности ее кожи и шелковистости волос. Теперь, когда ее лицо было в покое, жесткие складки на нем снова разгладились. Мне хотелось придумать, как прогнать все ее несчастья, мне хотелось бодрствовать и защищать ее всегда, но сон незаметно подкрался и сморил меня.

Погружаясь в него, я, кажется, услышал ее голос:

– У тебя будут еще возлюбленные.

Но не такие, как она. Нет, такой больше не будет.

Когда я проснулся утром, в спальном мешке не было никого, кроме меня и Бена, который лежал на ее месте и громко мурчал.

Стояла такая рань, что в окружающих площадь домах наверняка еще никто не проснулся, но если бы даже и проснулся, мне было наплевать. Я вылез нагишом на мороз и не спеша оделся. Бен возмущенно мяукнул, когда я согнал его и принялся сворачивать мешок.

Зажав сложенный спальный мешок под мышкой, я направился домой, и никогда еще дорога туда не казалась мне такой долгой.

Нет, Талли не призрак, хотя она и бродит по ночным улицам города – в моей памяти и наяву.

Теперь я ее знаю. Она точно старый розовый куст, запущенный и одичалый; люди годами забывали подстригать его ветви, и они покрылись длинными острыми шипами; молодые побеги, буйно разросшиеся, тянутся во все стороны, а середина глохнет и чахнет без солнечного света. Цветы еще есть, но они измельчали и потерялись в этой буйной поросли, напоминания о былом.

Теперь я ее знаю. Она тот дух, что соединяет в мелодию ноты, она – тишина между звуками; она – эхо, которым отзываются строки, что выходят из-под моего пера. Не призрак, но все-таки дух: душа и сердце города.

Я не думаю о том, откуда она пришла. Я не задаюсь вопросом, как это было: город ли вырос вокруг нее или она родилась вместе с городом. Она существует, и этого достаточно.

Таллула. Талли. Время платить по счетам[41].

Были в старину такие разносчики, которые ходили по домам и продавали свои товары в кредит: часть денег брали сразу, часть – на обратном пути. Их называли таллименами.

Наш долг перед ней давно уже оброс немыслимыми процентами, и даже монет, в которых она ждет от нас уплаты, больше не чеканят. Поэтому она меняется; так же как и мы. Я еще помню времена, когда жизнь в городе была относительно безопасной, в моем детстве мы никогда не запирали дверей и знали всех соседей по улице. Нынешним детям этого не понять; мои ровесники уже позабыли. Старики еще помнят, да кто их слушает? Они всех только раздражают; убрались бы куда-нибудь и сидели там тихонько, не мешали бы нам жить своей жизнью, думают многие.

Не все перемены к лучшему.

Я все так же брожу по улицам, почти каждую ночь. Надеюсь на тайную встречу, а сам только и делаю, что пишу. По мере того как заполняются тетради, я начинаю понимать, что мои герои казались такими живыми потому, что я хотел стать ближе к людям, лучше узнать их. На бумаге это было проще, чем наяву.

Я пытаюсь измениться.

В своих блужданиях я все время ищу ее. Она, разумеется, всегда рядом, в каждом кирпичике каждого дома, в каждом вздохе ветра, пролетающего по пустынным улицам. Она – свет фар такси в три часа утра, сирена перед зарей, старуха кошелочница, которая шаркает по улице, толкая скрипучую тележку, кошка с загадочными глазами, сидящая на темном крыльце.

Она всегда рядом, но мне никак ее не найти. Я верю, что узнал бы ее в любом обличье...

Я не хочу, чтобы ты увидел меня такой, какой я стану.

... и все же сомневаюсь. Город может быть всем, чем угодно. Это такое место, где не успеешь глазом моргнуть, как все знакомое станет чужим. А если бы я даже ее увидел...

Ты не узнал бы меня, да я бы и не хотела, чтобы это было иначе.

... то что бы я сделал? Она вернулась бы ко мне, если бы могла, но зло не отпускает город. Я читаю его в лицах людей, чувствую в той холодности, которая угнездилась в их сердцах. Наверное, я бы ее не узнал; а может, и не захотел бы. Память о ней живет в моей душе, как талисман; старый спальный мешок хранится в глубине шкафа у меня в прихожей; если понадоблюсь, она знает, где меня искать.

Мне хочется верить, что еще не поздно; что мы еще можем прогнать дух зла с наших улиц и не подпускать его к ним никогда. Жизнь в городе стала бы уютнее, и, думается, в этом и состоит наш долг перед ней. Я делаю, что могу. Пишу о ней...