Память (Книга первая) - Владимир Чивилихин

Несомненно, наиболее основательную попытку установить авторство «Слова» предпринял академик Б. А. Рыбаков. Проанализировав в своей двухтомной работе колоссальный летописный материал, он высказал догадку, что этим автором мог быть Петр Бориславич, киевский боярин и — предположительно — летописец великого князя киевского Изяслава Мстиславича и его сына Мстислава Изяславича. Правда, Б. А. Рыбаков же высказывал и другое мнение: «Автор „Слова“ принадлежал к дружинному рыцарскому слою. Тонкое знание дорогого европейского и восточного доспеха говорит, о нем как о воине высшего разряда».

В своем многоценном труде академик тщательно разобрал и отверг все гипотезы, кроме одной — в пользу Петра Бориславича, однако и этот свой вывод также подверг сомнению: «Был ли этот летописец автором „Слова о полку Игореве“ или только современным ему двойником, во всем подобным ему, решить нельзя. Да и сам облик этого летописца, составленный из разнородных источников, может вызвать много сомнений и возражений. Не свободен от сомнений и автор книги, рассчитывающий на товарищескую критику и указание наименее надежных звеньев в цепи его построений» (Б. А. Рыбаков. Русские летописцы… стр. 6).

В интервью.корреспонденту «Правды», напечатанному 31 декабря 1981 года, Б. А. Рыбаков сказал, что «Слово о полку Игореве написал „великий неизвестный автор“. Должен добавить, что гипотеза Б. А. Рыбакова об авторе „Слова“ существенно не умаляет значение его двухтомного труда — в нем систематизирован и обобщен огромный летописный материал по истории средневековой Руси, досконально, с позиций историка, проанализировано „Слово о полку Игореве“, и к этому труду всегда будут обращаться специалисты и любители.

Однако нельзя ли, исходя из содержания поэмы, для начала определить хотя бы социальное положение, род занятий, профессию автора? Сделать это нелегко в отношении художественного произведения, отдаленного от нас дистанцией в восемь веков. Например, немало ученых, анализируя текст «Слова» Даниила Заточника («Моления» во второй редакции), ломало головы, чтобы выяснить сословную принадлежность автора. Для Ф. Буслаева, В. Келтуялы, И. Будовница он несомненный «дворянин», Н. Гудзий считал его «боярским холопом», П. Миндалев — применительно к автору «Слова» — «дружинником и дворянином», а применительно к автору «Моления» «рабом князя, домочадцем», Е. Модестов увидел в нем «члена младшей княжеской дружины», для Д. Лихачева он «княжеский милостник», для М. Рабиновича «сын рабыни», для М. Тихомирова «ремесленник-серебряник».

Тот же разнобой и в отношении предполагаемого общественного положения автора «Слова о полку Игореве» — он «дружинник», «придворный певец», «летописец», «грамотный поэт», «старший дружинник», «милостник», то есть приближенный князя, фаворит, «член музыкального придворного коллектива», «воевода», «дружинный сказитель», «половецкий гений», «книжник», «боярин», «думец-советник», «поп», «посол-дипломат», «видный боярин», представитель «крестьянства как передового класса», а однажды была высказана точка зрения, что «Слово» «…складене через незваного нам ратая-мужика, людину дуже свiтлу»…

Попробуем на основании информации, что несет в себе текст «Слова», хотя бы приблизительно очертить круги знаний, понятий, интересов и пристрастий автора.

Если свести в список рассыпанные по тексту «Слова» имена князей и княгинь, откроется удивительная по пестроте, сложности и гармоничности картина. «Старый Владимир», «Старый Ярослав», «храбрый Мстислав» чернигово-тмутараканский, «давний великий Всеволод», его жена «мати Ростиславля», «вещий» Всеслав, Святополк, «красный Роман Святославич», изгой. Борис Святославлич, «храбрый Олег Святославич», Владимир Мономах, его брат «уноша, Ростислав», Святослав Всеволодович киевский, Ярослав «Осмомысл» галицкий, Ярослав Всеволодович черниговский, Всеволод Большое Гнездо, рязанские «удалые сыны Глебовы», Владимир Глебович переяславский, его сестра «красная Глебовна», «Ярославна», жена Игоря, сам Игорь, его брат яр-тур Всеволод, молодые князья — участники похода, и так далее, вплоть до современника автора Мстислава, которому историки никак не могут найти точного места в княжеских родословных, до, вероятно, волынских Мстиславичей, нехудого гнезда шестокрыльцев, и полоцких князей Брячислава, Изяслава и Всеволода Васильковичей, родных братьев Марии Васильковны, супруги великого князя киевского Святослава. Поразительно, что автор «Слова» осведомлен лучше тогдашних историков — летописи, например, совершенно не упоминают о последних двух князьях. Это ли, кстати, не лишнее доказательство подлинности поэмы?

Подсчитано, что напрямую автор «Слова» назвал тридцать князей, собирательно семь или восемь, намеками еще троих; всего же сорок князей и четыре княгини, а если подсчитать и суммировать повторительные упоминания (Игорь назван, например, тридцать три раза), то получим следующий результат — в крохотной по объему поэме внимание читателя обращается на представителей восьми поколений княжеского сословия около ста раз! И ни одной генеалогической ошибки, ни одного невпопад упомянутого имени почти за двести лет истории Руси! Эти знания, коими свободно оперирует автор, нельзя было приобрести на стороне. Употребление десятков имен князей всякий раз к месту, с тончайшими смысловыми оттенками при описании их деяний, с лапидарными высказываниями по долгой истории междоусобиц, множеством частных и даже интимных подробностей, было доступно лишь автору, знавшему родовые княжеские предания и тайны и, скорее всего, принадлежавшему к этому высшему сословию Руси…

Многие исследователи памятника обращали также внимание на исключительные природоведческие познания автора. Письменная литература европейского средневековья, кстати, почти не замечала мира .природы, и Франческо Петрарка, поднявшийся однажды на высокую гору, чтобы полюбоваться видом окрестностей, стал одним из первых, описавших своих чувства-впечатления. Но почти за два века до этого события миру явилось великое русское творение, автор которого словно .обнаженными нервами коснулся динамичного, красочного и звучащего земного круга; этот образец слиянности событий поэтического произведения, чувств его героев с природой остается ослепительной вершиной. Мир земли и неба — солнце, месяц, ветры, реки, деревья, травы, птицы, животные — это и живая симфония, гармонично, если можно так сказать, со-действующая с автором и героями поэмы, и конкретный вещный фон давней исторической драмы.

Часть этого фона — мир животных : — квалифицированнее других,изучил и рассмотрел в своих статьях зоолог Н. В. Шарлемань, внимательный и вдумчивый ученый-естествоиспытатель, бесконечно любивший «Слово». Он подсчитал, что животные, в основном «дикие, среди которых преобладают охотничьи звери и птицы, упоминаются в поэме свыше 80 раз» (И. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве», ТОДРЛ, т. V, М. —Л., 1948, стр. 111). Ученый разобрал практически все случаи упоминания зверей и птиц в «Слове», дал к ним свои подробные комментарии, просветлив некоторые темные места поэмы и доказав, что в этом своеобразном источнике по краеведению присутствуют тончайшие авторские наблюдения над миром природы, «полностью отвечающие действительности, то есть условиям места и времени года».

Охота на пушного и снедного зверя, на лесную и водоплавающую пернатую дичь, так называемые «ловы» были одним из важнейших промыслов в средневековой Руси и главной княжеской «забавой» — вспомним страницы «Поучения» Владимира Мономаха, посвященные «ловам». Для князей это была и благородная традиционная потеха, и случай лично проявить силу и мужество, развить бойцовские навыки, а иногда под видом «лова» и прихватить землю соседнего удела. Автор «Слова» был, бесспорно, замечательным охотником — огромный объем природоведческих знаний, который заложен в поэме, мог принадлежать только человеку, долгие годы внимательно наблюдавшему природу в непосредственном активном общении с нею.

Интересно, что и природоведческие данные «Слова» в какой-то мере прикрепляют памятник к Чернигово-Северской земле. О диалектной северской «чаице» мы уже говорили. А вот еще одно интересное место «Слова»: «На реце на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле прострошася половцы, акы п а р д у ж е гнездо». Пардус, как пишет Н. В. Шарлемань, — это легко приручаемый для охотничьих целей быстроногий ловчий зверь, «азиатский гепард, или чита». Добавим, что слово «пардус» встречается и в «Хождении» черниговца игумена Даниила при описании Иордан-реки: «Зверь многъ ту и свинии дикие бещисла много, и пардуси мнози, ту суть львове же». Интересно, что во.всем русском летописании пардусы, как конкретное, а не сравнительное понятие, упоминаются дважды, и в обоих случаях эти упоминания связаны с дорогими.охотничьими подарками Святослава Ольговича, отца Игоря. В 1159 году он, по сообщению Ипатьевской летописи, подарил пардуса Юрию Долгорукому, послав к нему вначале. Олега, старшего брата Игоря, который «еха наперед к Гюргови и дае пардус». Более богатого подарка удостоился великий князь киевский Ростислав Мстиславич: «Святослав же дари Ростиславу пардуса и два коня борза у ковану седлу». Вероятно, черниго-во-северские князья, располагая обширнейшими и лучшими на Руси степными, лесостепными и лесными охотничьими угодьями, держали пардусных дрессировщиков, получая детенышей этого зверя через половцев из необъятных восточных степей — пардусы водились в Оренбуржье, например, до середины XIX века. Н. В. Шарлемань: «Еще в XVIII в. были на Черниговщине специализированные цехи охотников: бобровники, гоголятники, соколятники. Раньше были еще и пардусники».