Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

это не свобода группировок, а свобода обсуждения. Рабочий класс, организуясь на основе политики и экономики, может отразить все нападки своим единством»[708].

С содокладом выступил Карпов Николай Игнатович, 29-летний сотрудник научно-исследовательского института при комвузе. «Зиновьевский университет во время доклада тов. Залуцкого разделился на 2 части, и большинством голосов меня выставили в качестве содокладчика», – сказал он. Карпов состоял преподавателем в Военно-политической школе в Петрограде, читал курсы по истории экономического развития России и аграрной истории в комвузе и Педагогическом институте им. Герцена[709]. Хорошо известны были заслуги Карпова в деле революции: во время Октябрьского переворота 1917 года он был избран заместителем председателя военно-революционного комитета Нарвского округа, работал под руководством Петроградского военно-революционного комитета. Автобиография Карпова выпячивала тот факт, что он «был командирован к тов. Ленину с докладом о положении на нарвском фронте в связи с переговорами о заключении перемирия в Бресте». В 1919 году во время наступления Юденича молодой лектор служил комиссаром дивизии, охранявшей подступы к Петрограду. В марте 1919 года был избран делегатом на VIII съезд партии. Из крестьян Карпов давно перекочевал в интеллигенцию и ныне состоял редактором журнала «Красный командир» Петроградского комиссариата военно-учебных заведений.

Через пару лет Карпов расскажет, как очутился в оппозиции. «С 1922 года [я] чувствовал некоторый разрыв партийного аппарата с массой, с членами партии. <…> Работал я тогда весьма усиленно, выступал в качестве докладчика, объезжал отдельные конференции по провинции, выступал на крупных заводах в Ленинграде. Я пришел к выводу, что я, как докладчик, в партии являюсь каким-то официальным лицом, что та жизнь в партии, которую я имел до 23 года, в период усиленной работы, гражданской войны, в период Февральской революции, изменилась. Тогда я жил с каждым членом партии одной жизнью, тогда я чувствовал как докладчик связь с аудиторией. Но в 1922 году я еду по городам, меня как докладчика принимают официально, садят в Президиум, после доклада прения неоживленные, вопросы задают вяло. Я предупреждал Николаеву, как заведующую Агитпропотделом, что партия в молекулярном состоянии переживает другой период, когда уже начинается некоторый разрыв партийного аппарата с массой». Все это было до «Нового курса», «о котором писал Троцкий», и даже до «Открытого письма», примерно после кронштадтских событий. «Затем, к 23‐му году, я был организатором, весьма активно вел работу в Зиновьевском университете, был председателем учебной части, председателем предметной комиссии и органически врос в студенческую жизнь Зиновьевского университета, душой и телом был предан этой работе. Там я заметил некоторый холодок. Создается какая-то прослойка, которая начинает отходить от массовой работы, появляется некоторый карьеризм. Меня это сначала не трогало, я считал… ударным натиском пролетарского ядра все это сгладится… партия примет свой образ, придет к нормальной жизни». Наступила дискуссия. «…Пользуясь принятым решением ЦК от 5 декабря 23 года о том, что дискуссия в партии протекает не под каким-нибудь нажимом со стороны аппарата, что каждый член партии может высказать то, что он думает, я как думал, так и высказал свою мысль».

«Докладчик осветил вопрос односторонне, тогда как вопрос о дискуссии должен быть поставлен на конкретные рельсы», – начал свой ответ Залуцкому Карпов. Однако для него, содокладчика, «конкретные рельсы» определялись не столько повседневным опытом или конкретными экономическими условиями НЭПа, на которые указывал Залуцкий, сколько историческим опытом радикальных партий прошлого: «Никто не спорит и не возражает против единения, верно и то, что фракционная борьба наносит ущерб единству партии, что подтверждается историческими примерами: великой французской революцией. Прав Кунов, по-марксистски устанавливая законы ее исторического хода, – Парижскую коммуну тоже погубила грызня». (Труд Генриха Кунова о Великой французской революции (1908) в русском переводе вышел третьим изданием в 1923 году под названием «Борьба классов и партий в Великой французской революции 1789–1794 гг.») Но Карпов не соглашался, что вина за критиками центрального аппарата.

Тон выступления, его дискурсивный подтекст как нельзя лучше обозначают границы возможного в последние недели жизни Ленина. Карпов заявил о себе как о преданнейшем стороннике Троцкого, но это, с его точки зрения, отнюдь не маркировало его как оппозиционера. Наоборот, для него Ленин и Троцкий, два октябрьских победителя, были тождественны.

«По мнению Залуцкого, есть две линии: линия большинства, это ленинская линия. Здесь мы найдем, что линия Троцкого отступила от ленинизма. Нет разногласий между Троцким и Лениным». Объясняя единство в позициях Ленина и Троцкого, Карпов обратился к не столь отдаленному прошлому: «Блестящим примером служит принципиальный вопрос об отношении к крестьянству, кто первый на апрельской конференции в 1917 году присоединился к ленинской платформе, это тов. Троцкий, а ленинисты тогда не были здесь. В отношении национального вопроса линия Троцкого совпадает с линией нашей партии, эту линию Троцкого признавал и тов. Ленин. Если взять вопрос о взаимоотношении партии и государства, о хозяйственном строительстве, во всех этих вопросах мы видим полную солидарность тов. Троцкого с Лениным». Если в прошлом Троцкого всегда поддерживал Ленин, следовательно, и теперь можно быть уверенным, что его позиция ленинская: «На XII съезде тов. Троцкий выступал с ответственным докладом о промышленности. Следовательно, разногласий на почве ленинизма нет».

Карпов не соглашался с постановкой вопроса об оппозиции. Троцкий не противопоставлял себя партии, а лишь развивал заложенные в ней принципы. Первыми камень в него бросили сами цекисты: «Статья же тов. Троцкого не содержала никаких расхождений с резолюцией ЦК, это только популяризация и уточнение тезисов ЦК и ЦКК. Тов. Троцкий говорит об оживлении жизни коллективов и здесь наша молодежь должна учиться на коллективном материале. <…> Совершенно неправильно противопоставление ленинцев и троцкистов. Нужно не так ставить и шельмовать вопросы, а… постараться обсудить со всех сторон…»

Прения были оживленными. Отмечая, что «резолюция ЦК и ЦКК относится к разряду таких, какие в один день в жизнь не воплотишь», Филипп Иванов предлагал не раздувать спор, а вникнуть в суть дела: «Статья Троцкого весьма нужная статья, и нужно разобраться, какие пункты расходятся с резолюцией ЦК. <…> Внешняя сторона статьи видит панацею всех зол в аппарате. Необходимо разобраться в тех причинах, которые порождают те или иные явления в нашей партии, и не валить все на аппарат. Партия разрешает те задачи, которые выдвигаются рабочим классом». Иванов не был согласен с нападками Троцкого на аппарат, но одновременно не был уверен в собственном понимании сути расхождений.

Федотов же видел в позиции Петроградской парторганизации ортодоксальность. И ему она во многом импонировала: «Зиновьевцы будут бороться со всеми течениями, откуда бы они не исходили». Но и он не спешил относить Троцкого к оппозиции.