Материалы биографии - Эдик Штейнберг

Наша память, насколько она чиста и незамутненна, настолько не позволит оставить следов на Эдике…

Прости меня, Эдик.

Прости нас, Божий человек.

ЭДИК В ЛОДЗИ И ВАРШАВЕ

Я познакомился с Эдуардом Штейнбергом больше четверти века назад. Шел 1987 год. В Польше после военного положения наступили перемены. Во всем ощущалась оттепель. Было не совсем понятно, что же будет дальше. В тогда еще Советском Союзе началась перестройка. Мы в Польше внимательно следили за событиями, задавая себе вопрос: какие перемены будут происходить при Горбачеве? Пессимисты шутили, что если не удастся перестройка, то выйдет перестрелка.

В июне 1987 года я впервые попал в Москву. Я с давних пор дружил с Гаей Наторф. Прадед ее был поляком, но сама она грузинка. Она арабистка, востоковед и полиглот. Ее муж Влодек Наторф – посол Польши в Советском Союзе, убежденный коммунист, с которым, впрочем, можно было обсуждать любые вопросы, несмотря на наши крайне различные политические взгляды. По их приглашению я и приехал в Москву. Жил я в резиденции посла, и хозяева окружали меня заботой. Несмотря на их старания, вокруг меня царила официальная скука. Как-то раз знакомая Гаи, очень симпатичная москвичка, пригласила нас на вернисаж в галерею Горкома графиков на Малой Грузинской, 28. И вот тут произошел перелом в моей жизни. До этого я имел весьма расплывчатые представления о русском искусстве, а с этого момента просто влюбился, особенно в искусство второй половины ХХ века. На вернисаже работ В. Янкилевского я познакомился с художниками, с которыми дружу по сей день. Это Эрик Булатов, Эдик Гороховский, Борис Жутовский, Илья Кабаков, Володя Немухин, Дмитрий Плавинский. Там же я встретился с Эдиком Штейнбергом и его женой Галей Маневич. Все они были уже хорошо известны в мире, но в Москве еще работали почти в подполье.

Постепенно наше знакомство с Эдиком и Галей переросло в дружбу. Живопись его покорила меня с первого взгляда. Подкупала простота и символичность его работ, точность и выверенность стиля, а также и то, что можно вкратце назвать творческим обращением к авангарду первых десятилетий ХХ века, в особенности к творчеству Казимира Малевича.

Вскоре к Эдику пришло широкое признание. Он долгие годы тесно сотрудничал с Галереей Клода Бернара в Париже, живя на две страны.

Шли годы….

Со времени нашумевшей выставки «Нет! – и конформисты. Образы советского искусства 50–80-х годов», которая состоялась вначале в мае в Музее имени К. Дуниковского во дворце в Круликарне, отделении Национального музея в Варшаве, а затем в июле и августе 1994 года в Русском музее в Санкт-Петербурге, я много раз выставлял жемчужину моих фондов, уникальную картину Эдика Штейнберга «Деревня и шары», написанную им в 1962 году. На протяжении всех этих лет мы встречались попеременно в Москве и Париже, а у меня все не хватало смелости предложить Эдику организацию его персональной выставки в Польше.

Одновременно с этим я больше десяти лет занимался организацией выставки «Варшава–Москва, Москва–Варшава 1900–2000». В Варшаве ее открытие состоялось осенью 2004 года в Национальной галерее искусства «Захента», а в Москве она была открыта ранней весной 2005 года в Третьяковской галерее на Крымском. Столь важная и по художественному содержанию, и по политическому значению выставка, конечно, не могла обойтись без работ Эдика Штейнберга. После бесспорного успеха этой исторической инициативы я наконец решился предложить Эдику персональную выставку. Эдик скептически относился к выставкам в коммерческих галереях. На помощь пришел Музей искусства в Лодзи. Этот легендарный, самый старый в Европе музей, состав фондов мирового современного искусства которого складывался уже с 30-х годов прошлого столетия, стал нашим главным партнером по организации выставки и составлению каталога для использования Музеем и моей галереей в Варшаве.

Благодаря помощи Александра Ушакова и Татьяны Романовой мне удавалось не раз посещать Эдика и Галю в Тарусе. Пребывание там навсегда останется в моей памяти. Эдик уже был очень болен, но подготовка к выставке и поездке в Варшаву придавали ему силы. В 2009 году, благодаря доброжелательности директора Музея искусства в Лодзи Ярослава Сушана и успешному сотрудничеству с Анной Сацук-Гонсовской, а также дружеской помощи Элизабет Мабэн, сотрудницы Галереи Клода Бернара, состоялась презентация замечательного обзора творчества Эдика Штейнберга в музее в Лодзи, а также экспозиция его последних полотен в Галерее Петра Новицкого на ул. Вежбова, 9 – рядом с Большим театром оперы в Варшаве.

Я постоянно храню в памяти улыбку на уставшем лице Эдика на обеих выставках. Среди наших варшавских друзей на открытии присутствовала Гая Наторф, благодаря которой началась моя замечательная русская одиссея.

Исполнилась и мечта Эдика о большой музейной персональной выставке. А на нашу долю выпало огромное счастье, что эта выставка состоялась в Лодзи и Варшаве.

Спасибо Гале Маневич-Штейнберг за поддержку на всех этапах ее организации.

СКОРБНЫЙ ПАРИЖСКИЙ ДНЕВНИК 2012 ГОДА

Сегодня 13 января, русский Новый год, но я совсем забыла бы об этом событии, если бы моя подруга Эля не поздравила меня по телефону из Москвы. Я вернулась из госпиталя от Эдика, как всегда уставшая и переполненная отчаянием. В моих ушах стоят его фразы, которые он между приступами произносил почти шепотом, так как ему было трудно разговаривать, он повторил несколько раз: «Я не хочу цепляться за жизнь. Галочка, я чувствую, я из этой ситуации не выскочу. Позвони в Тарусу, узнай, как там наш кот Шустрик». Этот кот прибился ко мне в конце сентября, когда состояние здоровья Эдика начало резко ухудшаться, и мне думается, что с этим котом Эдик связывает свое пребывание в здешнем пространстве. Он в каждом событии ищет свой потаенный смысл. На второй день своего пребывания в госпитале Кюри он захотел причаститься. Это ощущение своего конца вернуло ему или погрузило в великий смысл этого литургического акта. Ибо уже почти двадцать лет недостаточно прозрачная жизнь церкви, той видимой институции современной Московской патриархии, оттолкнула и насторожила его. Хотя всегда повторял: «От Бога не ушел» – и от помощи по восстановлению храма в Тарусе не отказывался. И из Парижа перевел довольно значительную сумму на покрытие пола в соборе Петра и Павла. Мудрый, трогательный, чуткий отец Николай сразу же предложил свою помощь, узнав о тяжелом состоянии Эдика. Он пришел в госпиталь и причастил его, словно услышал его призыв о спасении. А затем позвонил мне, чтобы меня успокоить. Он сказал, что исполнил свой долг, затем побеседовал с Эдиком и добавил, что любит нас обоих, как своих детей. Вообще встреча с отцом Николаем – это одно из тех благодатных явлений, которое поднесла нам парижская жизнь. Еще в Тарусе, среди этих кошмарных ночей, Эдик, сидя на диване, когда ему не удавалось хотя бы на час заснуть, он периодически заговаривал о близости своего конца, но первый раз так просто заговорил в госпитале Кюри об устройстве его могилы. Черная плита с крестом и датами рождения и смерти.

15-е. Была в церкви. Сегодня престольный праздник – Серафим Саровский. Разговаривала с отцом Николаем, он сказал, что найдет время причастить еще раз Эдика. Храм был переполнен. Во время литургии, как всегда в этом храме, когда служит отец Николай, ощущается благодать и вдохновение. Только я со своим горем и беспокойными мыслями разрушала праздничную гармонию. Волнения были не напрасны. От вчерашнего состояния самоуглубленности, удивительно ясного мышления, видимо, от физических жутких страданий вдруг появился удивительный экспрессивный взгляд. Совершенно обнаженная тощая грудь и рваный поток сознания. «Ожидаю революционных событий в России, листовки, печатный станок». И далее: «Срочный визит на кладбище Женевьев-де-Буа. Необходимо зажечь всем свечи и не забыть Николая Бердяева – он на другом кладбище» – и тому подобное.

17 января. День, очень тяжелый для него. Накануне он попросил врача дать ему что-нибудь, чтобы он мог поспать. Ему действительно что-то дали, но он не спал по-прежнему всю ночь, задыхался. Его переносили с кресла на кровать и обратно, давали аэрозоль для дыхания, поэтому он все время хотел спать на следующий день, ощущая головную боль. Не хотел совсем есть и дважды, сначала мне, а затем Саше Аккерману, который часа в три или четыре пришел, сказал: «Вы не видите, я же умираю». Мы пытались его убедить, что в прошлом году его состояние здоровья было более страшным. Он был пятнадцать дней в коме и после этого еще три дня в реанимации. Теперь его медицинские показатели намного лучше, у него есть возможность подняться и вскоре встать на ноги. Но, видимо, эта столь длительная веха его физических страданий убила в нем привязанность к жизни. Постоянно проявляя интерес к России, он теряет надежду на выздоровление. Однако напомнил мне, чтобы я звонила в Сэвр и просила, чтобы привезли тарелки, эскизы к которым он делал уже будучи тяжело больным.