Сократ - Йозеф Томан

- Платон сегодня не придет? - спросил вдруг Сократ.

- Он болен, - ответил Критон.

- Хотел бы я видеть болезнь, которая помешала бы мне прийти сюда! вспыхнул негодованием Аполлодор. - Да я бы на четвереньках приполз!

- Не суди так строго, мой маленький. Ему еще вчера было нехорошо, его шатало, когда вы уходили. Он слишком чувствителен. - И, обращаясь к остальным, Сократ добавил: - Когда-нибудь вы поймете, дорогие мои, что сегодня - мой славный день, а не злой. Поверьте мне, это так, и полными горстями берите у меня мою веселость.

- Можем ли мы веселиться, когда ты несколько дней назад передал нам свою боль? - возразил Антисфен.

- Ну вот! Я так и знал, что главное-то и забыл: боль и веселье не исключают друг друга! Серьезная забота и веселость - это две половины сердца. Без серьезности человек становится капризным, легкомысленным, поверхностным. А без веселости - ожесточенным, сухим, непредприимчивым, не верящим в жизнь. Нести вечный огонь из святилища Зевса в Додоне на игры в Олимпии не так трудно, хоть расстояние велико: бегуны с факелом сменяют друг друга. Но пронести вечный огонь сквозь века может лишь тот, у кого в сердце - равновесие. Так что, мальчики мои, цените смех. Сколько бы ни было смеха на свете, его никогда не будет слишком много. А пословица говорит: следуя за каркающим вороном, подойдешь к падали.

Он взял яблоко, принесенное Аполлодором, откусил с аппетитом.

- Большой я грешник, любимые мои. Не делайте из меня праведника. Сколько я натворил ошибок! Зато я никогда ни перед чем не обращался в бегство и потому не виновен в самом тяжком грехе - в равнодушии к человеку и к жизни. И это теперь меня радует. Что вы так удивленно смотрите? Видно, думаете: ах, как спокоен Сократ, шутит за несколько часов до смерти... Спокоен? Да разве может быть спокоен тот, кто знает, что ждет его вскоре? А впрочем, с одним вы должны согласиться: до чего милосердна наша Эллада к приговоренным! Вспомните, как казнят в варварских странах! Топором отрубают голову; разрывают на части четырьмя быками; побивают камнями; а то еще сажают на кол, бросают на съедение львам и даже заживо распинают на кресте и все это на глазах у тысячных толп. Наша прекрасная добрая Эллада избавляет смертника от всего этого - лишь в присутствии близких подносит она ему чашу красивой чеканки... Согласитесь - высоко эллинское чувство деликатности и вкуса!

Сократ смеялся, и не было в его смехе оттенка страха, который угнетал его друзей.

- Но пока не будем думать об этом. Вернемся ко мне самому. Вы, поди, думаете: и хитер же этот Сократ! Рассчитал, что, пройдя через смертоносный миг, он совершит единственно правильное деяние в интересах Афин, и друзей, и последователей, и семьи - и даже в интересах памяти о себе...

Никто не ответил; снаружи, перед тюрьмой, поднялся шум.

- Слышите? - сказал Сократ. - Люди роятся вокруг меня, как пчелы вокруг своей матки. Я останусь в чести у афинян. И тогда проникну не только в тот фессалийский город, который выбрал для меня ты, мой любезный Критон, но и во многие иные города, о которых я даже не знаю, где они или где они когда-нибудь возникнут. А это разве малая радость для меня?

Он замолчал. Шум снаружи усиливался, близился. Тюремщик отпер дверь вошли Ксантиппа с Лампроклом.

Мужчины встали. Сократ двинулся навстречу жене и подвел ее к самому ложу. Ксантиппа села. Она сидела, прямая, с исхудавшим лицом, с покрасневшими веками, ее блестящие черные волосы были свернуты в тяжелый узел. Даже в скорби она хранила достоинство. Что-то возвышенное было во всем ее облике.

Критон от имени всех спросил - не выйти ли им.

- Нет, нет, останьтесь с нами! - Прядка волос выбилась у Ксантиппы из прически, Сократ бережно засунул ее на место. - Правда же, лошадка моя, пускай остаются?

Ксантиппа затрепетала, ощутив прикосновение его руки, уловив нежность в его голосе, но сердито начала:

- Нужно тебе было все это! Ни у кого в голове не укладывается... - Ей удалось остановить поток горьких слов. Приказала Лампроклу проститься с отцом и возвращаться домой.

Сократ усадил сына рядом с собой и просил его заботиться о матери.

- И будь ласков с мамой. Ты ведь помнишь еще, что я тебе говорил недавно, как должен хороший сын относиться к матери!

В мыслях Лампрокла тотчас возникло возражение - мол, ни одна мать так не строга к сыну, как его, - но он не решился высказать это здесь. Просто молча кивнул.

Сократ расцеловал сына.

- Ну вот, а теперь беги, мальчик, и постарайся жить хорошо!

Горе Лампрокла прорвалось.

- Отец! - в отчаянии вскричал он.

- Ну что ты, что ты. - Отец погладил его по голове. - Ничего дурного со мной не случится, не бойся. Я останусь с вами, а больше всего - с тобой. Чем старше будешь становиться, тем лучше расслышишь, о чем я тебе когда толковал.

Уткнув лицо в сгиб локтя, юноша выбежал вон. Когда дверь за ним закрылась, Ксантиппа заплакала.

- Не плачь! Не плачь, лошадка моя... Так лучше для меня. И для тебя так будет лучше, да, да, вот увидишь - ты сама скоро поймешь, и все те, у кого сейчас это не укладывается в голове. Давай-ка... - Он помог ей встать. - Дай обниму тебя напоследок. Мы ведь любим друг друга. Я знаю, - он мягко улыбнулся, - тебе приносило облегчение, когда ты ворчала на меня. И знаешь, я ведь с удовольствием слушал твою воркотню...

Он прижал к себе жену, поцеловал.

- Ты не должен был допускать этого! Все - только не это! - Ксантиппу душили рыдания. Она спрятала лицо на груди Сократа.

А он все гладил ее по голове, шутил:

- Вот подожди - встретимся в Элисии, там я тебя за все вознагражу...

- Недолго ты будешь там без меня - я очень больна...

- Когда кончится этот день, ты успокоишься. Выздоровеешь. И не забывайте с Лампроклом ухаживать за моим виноградником в Гуди. Дорогая, сейчас ты тоже иди домой...

Она вздрогнула:

- Нет! Я останусь с тобой!

- Нет, нет. Иди домой. И не плачь. Обо мне уже хорошо позаботились. И о тебе тоже - верно, Критон? Так что иди - нам обоим будет легче. Аполлодор проводит тебя.

Аполлодор взял ее за руку; она не противилась, сраженная скорбью и плачем. Сократ довел ее до двери.

- Благодарю тебя, за все тебя благодарю, моя лошадка...

Ксантиппа круто обернулась к нему, вынула из узелка чистый хитон, подала:

- Вот...

Мирто пошла нарвать цветов - весь садик зарос ими. Какой же цветок больше всего порадует Сократа? В углу, между мраморных глыб, нашла большой желтый златоцвет. Золотое сияющее око, золотое солнышко...

Нагнулась было сорвать, да выпрямилась. Нет. Еще не сейчас. А то увянет. Пойду туда перед самым закатом.

Милый мой, дорогой, хочу проститься с тобою последней...

Солнце спустилось ниже. Два служителя архонта пришли, сказали - пора приготовиться. Увели Сократа в соседнее помещение - омыться.

Ужас объял друзей. Плач Аполлодора проникал через стену.

Сократ сбросил хитон, умылся. Почему, почему не пришла Мирто? Внезапный холод охватил его, он задрожал. Вытерся, надел чистый хитон, вернулся в камеру, к своим.

- Смотрите, какой я нарядный, - указал он на свою белоснежную одежду.

Друзья стояли, прижавшись к стене.

И тут вошла Мирто.

- Как хорошо, что ты пришла! Я ждал тебя целый день.

- В мыслях своих я все время была с тобой.

- Зачем это покрывало у тебя на голове? Даже погладить тебя не могу...

Мирто протянула ему узелок.

- Что это?

- Сейчас не смотри. Когда уйду.

Она вынула спрятанный на груди златоцвет. Сократ принял его, смотрел, растроганный:

- Как ты угадала, что именно этот цветок я люблю больше всего?

- Я ведь знаю, как ты любишь солнце...

Тюремщик подошел к Мирто:

- Простись с ним. Пора.

Сократ положил цветок и обнял Мирто. Я не должна плакать, внушала она себе. Ни слезинки не должен он увидеть у меня... Поцеловала долгим поцелуем.

- Будь счастлива, моя милая.

Мирто не разомкнула губ. Пятясь, отодвигалась она к двери и все улыбалась, улыбалась Сократу...

А друзья стояли в ряд у стены, недвижные, словно изваяния, пока за Мирто не захлопнулась дверь. Тогда приблизились к Сократу. Но он уже ничего не стал говорить. Развернул узелок Мирто. Засветились желтые волосы. Он отнес их на ложе - руки его дрожали - и бережно, словно что-то живое, уложил их на подушку. Потом поставил золотой цветок в стройную ойнохою с водой.

Солнце зашло, и в камере смерклось.

Сократ подступил к двери и сказал с внезапной решимостью:

- Давайте яд!

Друзья затрепетали. Казалось, в камере отдался высокий звук, тонкий, как паутина, что облепляет пойманную добычу.

Вошел отравитель, поставил на стол светильник и сказал:

- Когда выпьешь напиток, начни прохаживаться, как советуют знатоки ядов. Почувствуешь тяжесть в ногах - тогда ложись. Я буду следить за действием яда, за тем, как цепенеют твои конечности...

- И когда дойдет до сердца?.. - вопросительно взглянул на него Сократ.

Отравитель кивнул.