Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль

— И еще один крестик на прикладе, дорогой отец! — подхватил Фабиан, вспомнив, что крестиками канадец отмечал уничтоженных апачей.

Однако Красный Карабин думал вовсе не о том, чтобы сделать еще одну зарубку на прикладе. Он усиленно размышлял над обстоятельством, ускользнувшим от внимания его спутников. Дело в том, что при своем падении раненый индеец судорожно цеплялся буквально за все, что ему попадалось под руки — камни, выступы, ветки кустарников и даже за плети вьющихся растений и трав, разросшихся в расщелинах скал и свешивающихся до самой воды густым зеленым занавесом. Зацепившись за что-то ногой, индеец кувыркнулся вниз головой, перед самым падением в воду отчаянно взмахнул руками, раздвинув на несколько мгновений этот занавес, и охотник увидел открывшуюся на несколько мгновений зияющую черноту грота или пещеры, расположенной под самой водой.

В действительности то было устье подземного канала, в который, как видел накануне Бараха, въехали в своей пироге Кровавая Рука и Эль-Метисо с его противоположного конца, со стороны протока Рио-Хилы.

Канадец не подозревал до настоящей минуты о его существовании и теперь прикидывал со свойственной ему практичностью, как бы воспользоваться этим открытием, если не столько враги, сколько мучительный голод заставят их покинуть свой бастион и укрыться в другом месте.

Размышляя об этом, Красный Карабин не спускал глаз с того места, где гряда скал, занятая осаждающими, соединялась с Туманными горами, представляя собой, по-видимому, один из причудливых отрогов их цепи.

По всей вероятности, соплеменник подстреленного им индейца, стрелявший одновременно с погибшим, убедившись вскоре в бесполезности и опасности занимаемой им на высотах невыгодной позиции, решит присоединиться к остальным индейцам, причем ему придется отступать по той узкой тропе, которая соединяла эти скалы с горами.

Тропинка эта была сравнительно открытая, так что на ее протяжении свободно можно было выбрать такое место, где бы идущий по ней человек оказался под выстрелом.

Розбуа не ошибся в своих предположениях. Вскоре его зоркий глаз различил сквозь легкую дымку тумана мелькавший между скалами головной убор из перьев. Он то появлялся, то исчезал, чтобы снова появиться чуть дальше. Но вот на несколько мгновений он остался неподвижен. Уверенный в том, что неприятель наблюдает за ним, Розбуа не шелохнулся и сделал вид, что повернул голову как раз в противоположную сторону. Дикий воин, для того ли, чтобы вернее прицелиться во врага, который, по его мнению, потерял бдительность, или же — что еще более вероятно — с целью похвальбы, к которой, в сущности, весьма склонны индейцы, несмотря на всю свою кажущуюся невозмутимость, внезапно появился открыто, во весь рост на фоне скалы, точно каменное изваяние. Он воинственно потрясал в воздухе своим ружьем, затем издал вызывающий, оскорбительный для его противника вой.

Но не успел еще этот вой замереть у него на устах, как слился с пронзительным криком предсмертной агонии: пуля лесного бродяги пронзила его насквозь. Ружье выпало у него из руки, а сам он, повинуясь той странной силе энергии, которая движет телом человека в минуту смерти, если последняя настигает его в момент напряжения сил, сделал два-три скачка вперед и упал в Золотую долину, где уже и не шевельнулся.

— Ну, наконец-то! — сказал Хосе. — Дело начинает налаживаться! Красный Карабин не жжет даром порох!

Канадец ползком приблизился к своим товарищам, которые крепко пожали ему руку, поздравив с удачей, и в нескольких словах сообщил им обстоятельства, сопровождавшие падение в озеро раненого индейца, высказав, как перед его глазами предстало отверстие в скале, над самым уровнем воды, точно ход в подземелье, служащее, по-видимому, соединением между озером и внутренней частью Туманных гор.

Без сомнения, и сам Розбуа и его спутники не скрывали от себя, что как ни было кстати это случайное открытие для них, оно могло служить только как последнее отчаянное средство: озеро было очень глубоко и добраться вплавь до начала подземного хода, предполагая даже, что этот ход имеет с противоположной стороны выход и что индейцы, стерегущие долину по ту сторону воды, не увидят их, — значило бы тем не менее, промочив свои запасы пороха, таким образом лишить себя всякой возможности защищаться. А в дикой пустыне не имеющий оружия охотник не только постоянно подвергается опасности от рыскающих по степи индейцев и диких зверей, но еще заранее обречен на голодную смерть.

Полнейшая тишина и спокойствие в стане осаждающих, казалось, указывали теперь на то, что, не решаясь более подвергать опасности своих краснокожих союзников, трое из которых уже погибли, Эль-Метисо, по примеру Черной Птицы, решил продолжать блокаду и голодом принудить охотников к сдаче.

XXII. ПОСЕЯВШИЙ ВЕТЕР, ПОЖИНАЕТ БУРЮ

Пять индейцев — так как за исключением тех четверых, что засели в долине по ту сторону озера, и двоих, которые, благодаря выстрелам охотников, выбыли из строя, их оставалось всего пятеро, — сняв с себя свои головные уборы из перьев и развевающиеся по ветру плащи из бизоньих шкур, обнаженные по пояс, лежали за кустами. Глаза их горели ненасытным чувством мести, между тем как сами они жадно следили сквозь ветки кустарника за малейшим движением неприятеля.

Перед ними возвышалась индейская могила с ее зловещими украшениями и скалистыми зубцами, сквозь расщелины которых ничего не было видно. Только ветерок шевелил несколькими высокими сухими былинками на самой вершине возвышенности, где затаились трое белых охотников. Могучие ветви пихт медленно качались над ними. Ни малейших признаков присутствия здесь человека не было, тем не менее апачи знали, что при малейшей неосторожности с их стороны с этой на вид пустынной площадки тотчас же вспыхнет огонек, несущий смерть.

А старый ренегат и Эль-Метисо, сидя немного поодаль с своими длинными, тяжелыми ружьями, курили индейские трубки из красной глины и время от времени мрачно и зловеще поглядывали на бледного и встревоженного Бараху.

К ужасу, внушаемому ему этими головорезами, примешивался еще и страх того, что они обнаружат россыпь и уличат его во лжи. Бараха видел, как последний индеец, сраженный пулей старого лесного бродяги, упал в Золотую долину, и содрогался при мысли, что апач, в конвульсиях мучительной агонии, может разметать прикрывавшие сокровища ветви и, таким образом, обнаружит сверкающую поверхность россыпи.

Он знал, что пока его тайна не раскрыта, он находится в относительной безопасности, как необходимый союзник; но стоило метису обнаружить обман, он без колебаний с особым злорадством возвратит индейцам их пленника как ненужную безделицу.

Таким образом, несчастный трепетал одновременно и за свою жизнь, и за свои сокровища.

— Послушай, бледнолицый, — сказал наконец метис с присущей индейцам гордостью, — Кровавая Рука и я намерены во что бы то ни стало захватить этих наглых охотников, чтобы потом насладиться их муками. Само собою разумеется, нас привлекает охраняемое ими сокровище, только предупреждаю, что если ты обманул нас, то поймешь, что те страшные пытки, которым подвергнутся эти три охотника, будут благодатной утренней росой в сравнении с теми муками, которые я заставлю тебя претерпеть, я сам лично!

— А вдруг, — пролепетал голосом, полным невыразимой душевной муки, несчастный Бараха, все нервы которого напряглись при одном воспоминании о грозившей ему участи, — благодаря какой-нибудь случайности, эти сокровища находятся не там наверху, что, если я ошибся!..

Кровавая Рука не понял слов мексиканца, и глаза его сверкнули бешенством. Мгновенно он отцепил свой громадный охотничий нож.

— Дьявольщина! — прорычал он глухим, сдавленным голосом. — Так ты признаешься, что нагло обманул нас? И золота не существует?

— Заткнись, продавец индейских скальпов! — рявкнул метис. — Старость помрачила твой разум: человек этот вовсе не говорит, что золота не существует! Да и какое тебе дело до этого золота?! — добавил он. — Кто тебе сказал, что я соглашусь разделить его с тобой?!