Конфуций - Владимир Малявин

С присущей старикам ворчливостью он заявлял, что «не в силах смотреть», как на церемонии жертвоприношения в царском храме предков подносили жертвенное вино – ведь в эту минуту живые как бы воочию предстояли перед усопшими родителями и должны были отвечать перед ними за все свои прегрешения. Подносить жертвы отцам государства, делая вид, что потомки свято хранят их заветы, было для Конфуция нестерпимым лицемерием. Наконец, Учитель Кун безуспешно пытался через Жань Цю воспрепятствовать планам Цзи Канцзы принести жертвы Небу на горе Тай-шань, что всегда считалось привилегией царей.

По-видимому, спустя некоторое время Конфуций окончательно оставил службу, но продолжал поддерживать связь с двором и пользоваться знаками внимания государя. По его собственным словам, Ай-гун и его приближенные по-прежнему «извещали его о важных делах». Без сомнения, авторитет Учителя Куна был столь велик, что, даже перестав быть чиновником, он мог быть наставником первых лиц государства.

Об отношении Конфуция к политике красноречиво свидетельствует эпизод из его жизни – кажется, последний имеющий точную дату. Летом четырнадцатого года правления Ай-гуна – в 481 году до н. э. – в царстве Ци всесильный вельможа Чэн Тяньцзы совершил государственный переворот и убил малолетнего государя. Когда Конфуций узнал об этих событиях, он день постился, совершил ритуальное омовение и, облачившись в парадное платье, пришел на аудиенцию к Ай-гуну с требованием послать в цискую столицу войска, чтобы покарать цареубийцу. «Обратитесь к предводителям трех семейств», – ответил Ай-гун, не смевший ничего решать без ведома могущественных министров.

– Как бывший советник, я не мог не прийти с докладом к верховному владыке. Теперь же мне сказано: «Обратитесь к вождям трех семейств», – не удержался от упрека правителю раздосадованный Учитель, но царскую волю исполнил. А когда командующие войсками тоже ответили отказом, он вновь заметил: «Как бывший советник, я не мог не обратиться к вам. Теперь же я удаляюсь к себе…»

Запись этого разговора содержится в «Беседах и суждениях», и сомневаться в ее достоверности нет оснований. Конфуций до конца остается верен своему понятию долга, даже живя в почетной «праздности». При всех внутренних переменах в его миросозерцании Конфуций ни на йоту не отступал от своих критериев благочестия и добродетели в делах государства. Кесарю – кесарево. Он по-прежнему не отделял формальности от существа дела, хотя как человек, искушенный в политике, скорее всего не питал иллюзий насчет готовности Ай-гуна внимать его советам. Но и молчать он считал себя не вправе. Снова и, кажется, в последний раз он показал, как должен вести себя честный советник государя. Он мог утешить себя тем, что исполнил свой верноподданнический долг. Его отчуждение от властей предержащих позволяло ему, как ни странно, остаться в некотором смысле в выигрыше: оно ограждало его от пошлости дворцового быта и дарило почти недоступное политикам право до конца быть честным в своих поступках. Чем меньше слушали его при дворе, тем тверже мог он следовать своим собственным заповедям:

«Знать правду и не открывать ее миру – это называется трусостью.

Не обманывай государя, но умей противостоять ему».

Так Учителю Куну удалось то, что нечасто удается политическому деятелю: соединить светскую церемонность с искренностью государственного мужа, хотя бы и ценой отказа от политической карьеры. Ну а Ай-гун со своей стороны счел за благо не посягать на авторитет знаменитого учителя, покуда тот сам не требовал власти. Одним словом, Конфуцию вольно или невольно пришлось отказаться от практического управления ради своего престижа высоконравственного мужа.

Похожие отношения сложились у Конфуция и с первым советником правителя Цзи Канцзы – самым богатым и могущественным человеком в царстве. У Конфуция было более чем достаточно поводов не верить в добрые намерения этого корыстного вельможи, озабоченного лишь приумножением своих доходов и мощью своего войска. Советы Конфуция, обращенные к Цзи Канцзы, – это череда плохо скрытых обвинений диктатора в самоуправстве и алчности. Так, на вопрос Цзи Канцзы, как нужно управлять страной, Конфуций отвечает: «Управлять – значит исправлять. Исправьтесь сами, и никто среди ваших слуг не посмеет не быть прямым!» Однажды, когда Цзи Канцзы вслед за Ай-гуном попросил у Учителя Куна совета, как избавиться от разбойников, наводнивших царство, тот рекомендовал ему для начала самому «очиститься от корыстных желаний».

Конфуций и в дальнейшем не стеснялся напоминать Цзи Канцзы о нравственной ответственности за положение дел в его владениях. Когда Цзи Канцзы захотел усмирить один непокорный городок, расположенный недалеко от его ставки, Учитель Кун не пожелал скрыть свое возмущение. Если «тигры вырвались из клетки, а драгоценная яшма разбита», это вина правителя, втолковывал он Цзы-Лу и Жань Цю, которые служили тогда советниками Цзи Канцзы и не смогли противостоять его планам. Истинно добродетельный государь, продолжал наставлять учитель своих незадачливых учеников, без всяких поощрений привлечет землепашцев в свои земли, идти же войной против собственных подданных и вовсе чистое безумие.

Конечно, сам по себе призыв «Исцелися сам!» звучал достаточно безобидно, да к тому же – и Цзи Канцзы, конечно, это знал – в нем сошлась вся жизненная философия Учителя Куна. Но каково было Цзи Канцзы выслушивать подобный совет, обращенный к нему лично, зная, что сам он, в нарушение священных заветов предков, богатством своим затмил законного государя? К стяжательству придворного диктатора Конфуций был особенно непримирим. На этой почве он даже публично отмежевался – едва ли не единственный раз в жизни – от своего давнего ученика. А дело было так: Цзи Канцзы задумал повысить налоги в царстве, но, опасаясь всеобщего возмущения, решил для начала сделать вид, что хочет посоветоваться с Учителем Куном. Тот, верный своему принципу: «богатый народ – богатое государство», не одобрил замысла первого советника. Тогда, отбросив церемонии, Цзи Канцзы своей диктаторской властью ввел новые подати и велел надзирать за их сбором Жань Цю – способному администратору и к тому же доверенному ученику Конфуция. Учитель, считавший Жань Цю, несомненно, близким человеком и возлагавший на него большие надежды, воспринял его новое занятие как предательство. Когда на следующий день Жань Цю показался в воротах дома учителя, тот громко крикнул своим домашним и ученикам: «Эй, люди! Вы видите этого человека? Знайте, он не мой ученик! Бейте же в барабаны, гоните его прочь!..» Но, похоже, то была минутная вспышка гнева, и полного отлучения Жань Цю от школы все же не произошло. Во всяком случае, Жань Цю и позднее бывал в кругу Конфуциевых учеников и отзывался об учителе с неизменным почтением. Тем не менее суровый урок, преподанный Жань Цю, крепко запомнился товарищам по школе. Когда позднее Ай-гун в голодный год решил увеличить казенные подати, один из учеников Конфуция, Ю Жо, стал убеждать его не делать этого. «Когда у людей всего в достатке, как может быть недостаток у правителя? – рассуждал Ю Жо. – Когда у людей нет достатка, как может быть достаток у правителя?» Пришлось Ай-гуну отступиться.