Опасные видения (сборник) - Лестер Дель Рей

Мальчик выскочил из комнаты, а пес доел последние крошки мяса и задумался о насущных делах. Эти завроиды такие тупицы, не разложишь все по полочкам, обязательно в твое отсутствие напортачат.

Приковылял, метя толстым хвостом по полу, Сиссерекс. Он был очень смышленым для завроида, за что и получил должность управляющего, но умный завроид — это на самом деле не бог весть что.

— Я уезжаю, но рассчитываю вернуться к ужину.

— Как ссскажешшшь, хозззяин.

Выслушивая инструкции, Сиссерекс кивал, при этом длинная челюсть всякий раз отпадала и подскакивала, желтые частые зубы обнажались на всю длину, тонкие восьмипалые руки нервно сплетались и расплетались, мигательные перепонки тоже ходили ходуном, — он боялся упустить хоть слово.

— Ты все запомнил?

— Безззусссловно, госссподин.

— Смотри у меня! А то вцеплюсь в чешуйчатую задницу и буду держать, пока пощады не запросишь.

— Это лишшшнее, хозззяин, я всссе сссделаю как надо.

— Вот то-то! Ступай, вели шоферу подавать машину. Мне пора.

Проводы были пышными — стараниями прислуги со всего имения, ну и, конечно же, мальчика. Они дружно выкатили из гаража массивный автомобиль любимого господина, вооружились тряпками и принялись надраивать и без того сияющее золото с блистающим хрусталем. Перед машиной чинно расхаживал шофер: на лапах толстые краги, выпуклые глазищи в очках-консервах кажутся еще больше, чем есть. Вокруг сновали перепачканные маслом зеленокожие механики, пинками проверяли давление в баллонах и натяжение гусениц. От Куаутлы до Куэрнаваки дорога не ремонтировалась на всем протяжении; местами ее размыли дожди, местами отвоевали джунгли. Но такая большая и мощная машина, конечно же, всюду пройдет легко.

Вот из кухни появились двое поваров, катя тяжело нагруженный столик: свежезапеченного дикого кабанчика поместят в специальный отсек, не голодать же пассажиру в пути. В другом отсеке, снабженном диспенсером, будет охлаждаться бутылка шампанского — Хозяину достаточно нажать лапой на рычаг, чтобы получить миску любимого напитка.

Вскоре все необходимое было сделано, челяди оставалось только ждать отправления. Завроиды это делали чисто по-ящеричьи, замерев с безучастным видом, а вот мальчик места себе не находил: то ногами затопает, то на голову встанет, то присядет, то снова подскочит.

Ну наконец-то вышел из дому Хозяин! Под дружное шипение чешуйчатых, под радостный вопль мальчика — ибо владелец имения поистине выглядел шикарно. Куаферы хорошенько поработали над его шерстью, изрядно добавив ей глянца и пышности. На шее блистал алмазами парадный ошейник с большущим — что твое куриное яйцо — рубином спереди. Распахнулась дверца машины, пес взобрался по трапу и сделал два круга по салону, прежде чем свернуться колечком на мягкой шелковой обивке. Дверь затворилась, включился мощный, но бесшумный атомный двигатель, и машина укатила, провожаемая воплями, шипением и новыми воплями, и скрылась за поворотом.

Ох и долгий же выдался день! А уж до чего скучный! В отсутствие пса мальчику совершенно нечем было заняться, а если он и находил себе развлечение, то это обычно кончалось плохо. Вот и сейчас пришлось удирать от поваров — в кухне он пытался сорвать банан с подвешенной к потолку грозди и нечаянно пнул котел, в котором готовился обед для слуг.

— Всссе расссплессскал! Ссскверный мальчишшшка!

— И правильно сделал, невозможно же есть такую гадость! — выкрикнул он в ответ, с легкостью уворачиваясь от могучих, но неуклюжих оплеух.

В кухне ему не рады — а где рады? Уборщики сердито шипят — не по нраву им, видите ли, что мальчик оставляет следы на свежевымытом полу и набивает рот листьями растущего в горшках сахарного тростника. Снаружи, в саду, недоброжелателей меньше, но зато и развлечений кот наплакал. Под конец он забрался на крышу, на самую верхотуру, куда пес ему лазать строго-настрого запрещал, и оттуда обозрел долину с фермами и деревеньками завроидов, с сухой пустыней вдали и горами еще дальше, и с небом, и со всем остальным.

Ни шатко ни валко день все же прошел, солнце перевалило зенит и сползло к горизонту. А когда оно уже пронизало красноватыми лучами вечерние дымы деревенских очагов, в конце долины появилось пыльное облако. Заверещав от восторга, мальчик припустил к парадному подъезду.

Должно быть, машина не раз побывала под дождем и хорошенько помесила грязь: хрусталь и золото были заляпаны сплошь. Шофер, открытый всем стихиям на своем высоком сиденье, тоже получил щедрую долю слякоти и пыли; он был страшно рад заглушить двигатель и поднять до отказа рычаг ручника. Опустился трап, мальчик бросился встречать пса. А тот был мрачнее тучи.

— Сиссерекс, — прорычал Хозяин, сходя, — ванну мне сейчас же, и погорячей. День был ужасно долог, я измотан и грязен, и вообще я не в духе. И сними ошейник, он, проклятущий, всю дорогу меня душил…

— Давай я сниму, — подскочил мальчик, но пес без единого слова отвернулся и потрусил в дом.

Мальчик недоумевающее посмотрел вслед, он никогда не видел Хозяина в таком дрянном настроении. И тут из машины донеслось хныканье.

Трап был уже убран. Подойдя, Бродяга ухватился за подножку, подтянулся на руках, осторожно заглянул в салон.

И увидел мальчика в углу. Совсем малыш — съежился в комочек и рыдает так горько, будто у него разрывается сердце.

— Это еще что за новости?! Ты кто такой? И что тут делаешь?

Вот уж сюрприз так сюрприз. Бродяга редко встречал других мальчиков, только когда их привозили в усадьбу Хозяева-визитеры, но поговорить с себе подобными толком не удавалось, и общение чаще всего заканчивалось потасовкой из-за какого-нибудь пустяка. А тут совсем кроха, меньше он и не видел никогда. Такой не то что драться не будет, но и просто задираться не посмеет.

— А ну, вставай, — велел Бродяга. — И выходи, да поживее.

Малыш неохотно, медленно встал, вытирая кулачком глаза, а в другой руке крепко держа куклу. Вышел под солнце — и заморгал; на щеках блестели слезы.

— Слышь, у тебя имя-то есть? Меня Бродягой кличут, и я здесь — мальчик.

— А меня… Пятнышком назвали… из-за этого вот. — Малыш показал черную родинку на щеке.

— Да ты, Пятнышко, совсем еще мелочь пузатая. Годков-то сколько тебе?

— Не знаю… Мне никто не говорил.

— Эге, ты у нас не только недомерок, но и недоумок. А мне… тридцать пять. Это десять, десять, десять и пять.

— Десять — это сколько? — живо заинтересовался Пятнышко; мигом забылись печали и высохли слезы.

— Две руки, вот, гляди. А одна рука — это будет пять. Неужели не знал?