Красная карма - Жан-Кристоф Гранже
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, Обена был педофилом.
– И Мать приняла это?
– Она об этом не знала. Иногда с вершины все видно гораздо хуже.
– Шарль Обена изнасиловал и Жоржа?
– Нет. Он никогда бы не посмел тронуть сына Матери. Случившееся намного хуже…
Мерш наконец сел – с самого начала он единственный стоял на ногах, отбрасывая на землю тень и изображая солнечные часы. Его удивляло, что подкрепление так и не появилось, – но, возможно, ашрамиты боялись войти в молельню.
– Спали вместе не Обена и Жорж, а Жорж и Гоппи.
Мерш попытался рассмеяться – не духовная община, а какой-то притон с групповухой.
Ему стало почти жалко эту старую пуританку, чокнутую садистку, желавшую изменить природу своего сына и превозносившую до небес индийского мальчика, который никого ни о чем не просил. Все, что она получила, – это пара юных содомитов, которые «нежно любили друг друга», как пела Жюльетт Греко[131].
– Мать узнала об этом?
– Да, и это было ужасно. Она обвинила Жоржа в том, что он совратил Гоппи. И в ярости совершила непоправимое…
Мерш искоса взглянул на Николь и Эрве, которые, разинув рот от изумления, сидели по-турецки, как на рок-концерте.
– Мать потащила Жоржа к бассейну с миногами и столкнула его в воду. Вооружившись палкой, она целый час не давала ему оттуда выбраться. Я сам все это видел. Мать кричала, рыдала, хохотала и проклинала его на двух языках сразу. А твари тем временем пожирали бедного барахтавшегося мальчика.
Молчание. Казалось, было слышно, как за стеклом скользит по небу солнце. Мерш был потрясен – хотя сам мучил Хамсу точно так же.
Танец.
Плетение корзин.
А теперь еще и миноги.
Жорж Дорати еще подростком был на всю жизнь травмирован жестоким обращением своей выдающейся матери-гуру. Он танцевал. Заготавливал ивовые прутья для корзин. И воспроизводил укусы миног. Его убийства, его жертвы рассказывали о его собственной жизни. О его страданиях.
Мершу пришлось поторопить Посланца, который совершенно обессилел.
– Что было потом?
– Жоржу потребовалось несколько недель, чтобы залечить раны. Мать велела ученикам молиться за него. Она всегда считала, что Жорж выжил только благодаря этой духовной силе.
– У него остались шрамы?
– На теле, но не на лице… Как только он немного окреп, он сбежал.
– Куда?
– Никто не знает. Ему было тогда пятнадцать. Предполагали, что он отправился в Индокитай, к дальней родне Жанны. Наверное, он оставался там до окончания войны.
– Тогда он и сменил имя?
– Без сомнения.
– Как ты узнал, что Жорж Дорати стал Пьером Русселем?
– В Индии проживают сотни миллионов людей, но сведения о них не исчезают бесследно. Они как вибрации, переходящие из души в душу…
– О’кей, я понял.
Мерш чувствовал, что Хамса уже оклемался и скоро затянет свои привычные песни о духовной энергии и об излучающих свет клеточках тела.
Перенаправь его.
– Пьер Руссель еще виделся с Гоппи?
– Не знаю.
– А Антуан Роже, его брат?
– Не знаю.
– Что стало с Антуаном?
– Он сделал блестящую карьеру в лоне иезуитской конгрегации.
– Где он сейчас?
– В Риме. Он – кардинал в Ватикане, при Павле Шестом.
Тратить время на любимчика Матери смысла нет.
– Гоппи отвернулся от Ронды, потому что его разлучили с Жоржем?
– И поэтому тоже. В любом случае у него сформировалось собственное понятие о духовных общинах.
– О сектах.
– Называйте как хотите. Он не желал больше слышать о них.
– Пьер Руссель еще жив, ведь так?
Молчание. Мерш снова ткнул Хамсу в плечо, и тот уткнулся носом в землю.
– Он жив или нет?
– Жив.
– Как его теперь зовут?
– Баба Шумитро Сен.
– Почему он взял индийское имя?
– Он считает себя индусом. В Варанаси мы умираем, сгораем и возрождаемся.
– А почему «баба»?
– Он стал гуру. И по-прежнему живет в Варанаси, творя зло, как другие творят милостыню.
– Зло?
– Он практикует опасный вид тантризма. Учение, которое черпает силу во мраке.
– Ты знаешь его адрес?
– Его все знают. Он до сих пор занимается музыкальной библиотекой, изучает священные тексты и руководит своей зловредной сектой. Он также носит оранжевое платье. Символ познания и…
Мерш больше не слушал. Еще одна секта, еще один кишащий фанатиками город… Это никогда не кончится…
Подкрепление по-прежнему не появлялось. Только встав, он заметил, что белая комната погрузилась в сумерки.
Для порядка он спросил:
– Ты знаешь, что это он убил Кришну?
– Знаю.
– А двух девушек в Париже?
– Тоже.
– Думаешь, он и в Варанаси убивает?
– Да.
– И ты молчишь?
– В этом смысл его поисков. Никто не может мешать духовным поискам…
– Ладно! Сейчас мы позовем твоих дружбанов. И советую дать нам уйти спокойно, без всяких фокусов.
128На площадке перед лестницей, как и накануне, смирно ждали ашрамиты. У них был своеобразный способ приходить на помощь своему учителю: они молились. На коленях, уткнувшись лбом в пол, или наоборот – стоя, обратив лица к небу, – они, казалось, пребывали в глубоком экстазе.
Мерш, Николь и Эрве незаметно, так что никто не обратил на них внимания, проскользнули сквозь их ряды. Вот уж действительно, благочестие, неотличимое от транса.
А теперь – план.
Найти джип, который привез их, и свалить отсюда.
В Калькутте дождаться первого рейса и лететь в Варанаси. Можно, конечно, попробовать добраться туда на машине, однако трястись семьсот километров по индийским дорогам в окружении психов, которые обгоняют тебя на мопедах с криками «Кали!», – нет уж, спасибо.
Но перед отъездом оставалось сделать еще одну вещь.
Телефон они нашли в кабинете бухгалтерии, где не оказалось ни единой живой души. Персонал наверняка находился на рабочем месте – бормотал мантры перед дворцом.
Сыщик через оператора вызвал номер, который знал наизусть, и с подсказками Николь назначил время разговора: в восемнадцать часов по бенгальскому времени, четырнадцать тридцать – по французскому.
Наконец, после нескольких минут потрескиваний и обрывков фраз на плохом английском, он услышал голос, которого ждал:
– Кто говорит?
– Жан-Луи.
Треск мгновенно пропал, и в трубке гулко, словно под сводами собора, прозвучал голос Симоны Валан.
– Жан-Луи… – повторила Богоматерь Страждущих. – Я так волнуюсь.
– Все в полном порядке, – отмахнулся Мерш, демонстрируя незаурядное чувство юмора. И положил трубку на стол микрофоном вверх, чтобы Николь и Эрве слышали разговор.
– Вы скоро вернетесь?
– Осталось доделать несколько мелочей. В последний раз ты выставила меня идиотом.
– Жан-Луи…
– Ладно, проехали. Я звоню, чтобы рассказать тебе о Пьере Русселе.
– Пьере? – эхом отозвалась она.
– Да… или, если хочешь, о Жорже Дорати.
– Жорже?
– Ты собираешься все за мной повторять? Когда в сорок шестом году вы встретились с Пьером Русселем в Париже, что конкретно произошло?
– Ты прекрасно знаешь, что произошло. Эрве с тобой?
– Он рядом. И слушает тебя.
Короткое молчание, сопровождаемое потрескиванием. Все-таки это невероятно – иметь возможность разговаривать, когда вас разделяют восемь тысяч километров.
– Пьер Руссель не был студентом Института восточных языков, – снова заговорил Мерш. – Он разбирался в бенгальском или индуизме лучше любого преподавателя на факультете. Как ты с ним познакомилась?
– В то время я интересовалась индийской мистикой и связалась с одной… сектой.
– Какой сектой?
– Скорее с группой мыслителей, которой руководил Пьер Руссель…
Их мать родилась в 1917-м, Жорж Дорати – на шесть лет позже. В 1946 году Симоне было
