Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник - Тобайас Смоллет

— А я, — подхватил Билл, — уступлю мистеру Берчеллу свою половину, если меня приютят сестрички!

— Браво, детки! — вскричал я. — Молодцы! Гостеприимство есть первейший долг христианина. Зверь лесной идет в свое логово, птица небесная летит в гнездышко, а беспомощный человек находит пристанище только среди себе подобных{147}. Величайшим скитальцем в этом мире был тот, кто пришел спасти его: од не имел своего дома, словно нарочно, чтобы испытать наше гостеприимство. Дебора, душа моя, — обратился я к жене, — дай мальчикам по кусочку сахара, да смотри, чтобы Дику достался кусок побольше, — ведь главный затейщик тут он!

Рано поутру я позвал всю семью ворошить сено от второго укоса; гость вызвался помогать, и мы охотно приняли его в компанию; работа спорилась; мы переворачивали ряд за рядом; я шел впереди, остальные — за мной следом. И все же от меня не ускользнуло рвение, с каким мистер Берчелл помогал Софье справляться с ее уроком. Закончив свою работу, он всякий раз принимался за ее участок, и между ними завязывалась оживленная беседа; впрочем, я был самого высокого мнения о Софьином благоразумии, знал, что честолюбие ей не чуждо, и мне даже в голову не приходило, чтобы нищий неудачник мог представлять для нее какую-либо опасность. Вечером мы снова пригласили мистера Берчелла ночевать у нас; на этот раз он, однако, отказался — его ждали у соседа, он даже запасся свистулькой для его сынишки.

За ужином, когда мы остались одни, разговор коснулся только что покинувшего нас злополучного молодого человека.

— Бедняга! — воскликнул я. — На его примере можно видеть, сколь пагубно предаваться легкомысленным проказам и расточительству в юные годы. Вот ведь — и умом как будто не обижен, но тем не простительнее былые его безрассудства! Несчастный горемыка! Где они все — льстецы и гуляки, некогда столь послушные его воле? Как знать, может быть, угождают своднику, который разбогател благодаря его мотовству! Те же самые люди, что когда-то превозносили своего покровителя до небес, поют теперь хвалу этому своднику; те, что прежде приходили в восторг от его остроумия, теперь глумятся над его простотой. Он беден, и сам виноват в своей бедности, ибо у него нет ни стремления стать независимым, ни навыка к какому-нибудь полезному ремеслу.

Тайная причина побудила меня высказаться, быть может, с большей суровостью, чем следовало, и Софья тотчас мягко меня упрекнула.

— Как бы ни заблуждался он прежде, — сказала она, — нынешние его обстоятельства, мне кажется, должны были бы оградить его от нареканий. За былые свои безрассудства он и без того наказан тем, что так беден. И не вы ли сами, батюшка, учили нас, что не следует лишний раз бичевать того, на кого провидение и так обрушило карающую руку?

— Твоя правда, Софья! — воскликнул мой сын Мозес. — И у одного из древних писателей находим мы великолепный пример подобной жестокости в лице деревенского невежды, который пытается освежевать Марсия, после того как, согласно преданию, с него уже содрали кожу{148}. К тому же я вовсе не уверен, что нашему бедняку так уж худо, как вы, батюшка, думаете. О чувствах других людей не следует судить по себе. Каким бы мрачным не представлялось нам жилище крота, сам зверек, в нем обитающий, находит свои хоромы достаточно светлыми. И сказать по чести, я не приметил, чтобы гость наш особенно тяготился своим положением, — право же, Софья, всякий раз, как я видел его беседующим с тобой, мне казалось, что я вижу самого счастливого человека на свете.

Слова эти, произнесенные без какой-либо задней мысли, тем не менее вызвали на щеках Софьи румянец, и для того, чтобы скрыть его, она стала смеяться, уверяя брата, что даже не расслышала толком, о чем говорил ей гость, но что он, должно быть, и в самом деле некогда был блестящим молодым человеком. Горячность, с какой она оправдывалась, и самый ее румянец не совсем пришлись мне по сердцу, однако я решил не давать воли своей мнительности.

Так как помещик обещал прийти на следующий день, жена отправилась готовить олений паштет; Мозес погрузился в книгу, а я занялся с малышами; дочери тоже не сидели сложа руки; я долго наблюдал, как они что-то такое варят на огне. Я полагал, что они решили помочь своей матушке. Но малютка Дик шепотом сообщил мне, что они готовят туалетную воду. Питая предубеждение против всех этих притираний и снадобий, ибо мне точно известно, что, нимало не улучшая цвет лица, они, напротив, для него губительны, я неприметно пододвинул свое кресло к камину, схватил кочергу и начал ворошить ею дрова якобы для того, чтобы поправить огонь, и вдруг, как бы невзначай, перевернул весь состав — приготовить его заново они бы уже не успели.

Глава VII

Столичный остряк. Самый последний тупица может показаться занимательным в течение одного-двух вечеров

На другой день мы ждали к себе мистера Торнхилла, и можно вообразить, какие были произведены опустошения в кладовой: не хотелось ударить в грязь лицом! Жена и дочки, разумеется, пожелали предстать перед гостем в самом радужном своем оперении. Мистер Торнхилл прибыл в сопровождении двух приятелей, псаря и собственного капеллана. Своим многочисленным слугам, чтобы не обременять нас, он приказал отправиться в ближайший трактир. Но жена, обуреваемая гордыней, пожелала распространить свое гостеприимство также и на слуг — вследствие чего, замечу кстати, в течение последующих трех недель стол наш был весьма и весьма скромен. Правда, намек, брошенный накануне мистером Берчеллом, будто бы мистер Торнхилл сватается к мисс Уилмот, бывшей невесте сына моего, Джорджа, несколько умерил наше радушие; впрочем, случай помог ослабить натянутость, которую все невольно испытывали: ибо, когда, не помню кто, невзначай упомянул ее имя, мистер Торнхилл тотчас воскликнул, что просто понять не может, как такую дурнушку называют красавицей, — и даже при этом побожился.

— Да я бы скорее остановил свой выбор на одном из страшилищ, что украшают церковь святого Дунстана{149}, — прибавил он. — Разрази меня молния, если это не так!

Он рассмеялся, а вслед за ним засмеялись и мы: шутки богача всегда остроумны. Оливия же притом еще не удержалась и шепотом, достаточно, однако, громким, заметила, что мистер Торнхилл обладает неиссякаемым запасом остроумия.

После обеда я предложил свой обычный тост — за церковь. Капеллан поблагодарил меня, сказав, что церковь является его единственной возлюбленной.

— А что, Франк, признайся, — начал помещик со своей обычной лукавой усмешкой, — что, если бы церковь, твою возлюбленную, как ты ее величаешь, разодетую в батист, поставить по одну сторону, а мисс Софию, без всякого батиста, по другую, — кого бы ты выбрал?

— Обеих, конечно! — воскликнул капеллан.

— Молодчина, Франк! — вскричал помещик. — И пусть я захлебнусь этим вином, если хорошенькая девушка не стоит всех попов на свете! Ведь все эти церковные десятины{150} и прочее — дьявольский обман, и ничего больше! Я берусь доказать, что это так.

— Сделайте милость, докажите! — воскликнул сын мой Мозес. — Я же со своей стороны постараюсь опровергнуть вас.

— Отлично, сударь! — вскричал помещик, сразу смекнув, с кем имеет дело, и подмигнул, как бы приглашая всех принять участие в предстоящей забаве. — Если вы хотите начать диспут, я принимаю ваш вызов. Но прежде всего нам нужно установить, как вы намерены вести его — аналогическим или диалогическим методом?

— Я желал бы вести его на разумных началах, — отвечал Мозес, в восторге от того, что ему представилась возможность выступить в словесном поединке.

— Вот и отлично! — воскликнул помещик. — Итак, я полагаю, вы не станете отрицать, что все сущее существует? Если вы не примете этого постулата, мне придется уклониться от дальнейшего обсуждения.

— Что ж, — ответствовал Мозес, — это я, пожалуй, могу допустить. Будь по-вашему.

— Я полагаю также, — продолжал его оппонент, — что вы согласитесь с тем, что часть меньше целого?

— Допускаю! — вскричал Мозес. — Ибо это не только справедливо, но и разумно.

— Полагаю, — воскликнул помещик, — что вы не станете отрицать, что сумма трех углов треугольника равна сумме двух прямых углов?

— Это не подлежит никакому сомнению, — отвечал тот и важным своим взором окинул всех нас.

— Превосходно! — вскричал помещик и продолжал скороговоркой: — Итак, на основании обусловленных мною предпосылок, позвольте мне заметить, что взаимосвязанность самостоятельных существований, имеющая место при обратимом двойном взаимоотношении, само собой разумеется, вызывает возможный диалогизм, который в известной мере доказывает, что сущность духовного субстрата следует отнести к категории вторичных предиктов.