Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ладно, ладно, – Тисанд хохотнул ещё разок, отёр пот со лба и развернул свиток. – Говоришь, он эллин? В тот рейс мы везли не так много эллинов, всего пятерых. Так... Один устроил драку по дороге, пришлось выпороть, а он и сдох... Двоих продали в бордель, но они ещё совсем мальчонки были, братья. Ты же одного искал? Ну, значит, не они. Так. Осталось ещё двое. Ага, вот: десять рабов продано ланисте Меттею Ацилию в Вареуме. Среди них пара тех самых эллинов. Оставшихся.
Он аккуратно свернул свиток:
– Больше ничем помочь не могу.
– Как выглядел тот, кого выпороли? – вдруг что-то встало поперёк горла, и засвербел проклятый рубец.
– Да как выглядел... не помню уж. Я его, признаться, хотел только поучить, но он, видишь, хилый оказался. Капитан мне за него тоже плетей всыпал.
– Черноволосый? Высокий? Глаза светлые? – Кадмил потёр занывший затылок и вдруг вспомнил ещё примету: – Короткий шрам вот тут, на ноге?
– Нет, тот был коротышка, ещё ниже тебя. Шрам... Эвге! Небось полюбовник твой, что ты такое помнишь. Ха-ха-ха! Зевсом клянусь, не родича ведь ищешь, а? Гы-гы-гы!
Кадмил почувствовал, что неудержимо свирепеет.
– Кто такой этот Меттей Ацилий, которому продали эллинов?
– Я ж говорю: ланиста. Мастер, что готовит лудиев. Тренирует бойцов, у него школа на холме за городом.
Кадмил бросил на стол горсть монет:
– Благодарю, дружище мореход. От души желаю, чтобы всё добро, которое ты сделал, когда-нибудь к тебе вернулось. Навряд ли ты это заметишь, но всё равно желаю.
Тисанд осклабился – поначалу немного неуверенно, потом вновь разразился смехом, словно понял шутку.
Кадмил вышел из каморки. Вслед ему нёсся хохот, гребцы за выгородкой кашляли. По пути он снова запнулся о наковальню, причём здорово ушиб лодыжку. Это привело его в такую ярость, что захотелось тут же выхватить жезл и понаделать в бортах дырок, пустив долбаное корыто ко дну. Но тут взгляд Кадмила упал на клещи, валявшиеся поверх наковальни, и в голову ему пришло кое-что получше.
На палубе прикованный раб всё так же тёр губкой палубу. Кадмил остановился рядом, с наслаждением вдохнул чистый морской воздух, чувствуя, как постепенно возвращается обоняние. Раб продолжал работу: пытался замыть кровавые пятна, не обращая внимания на то, что кровь всё ещё капала с лица на доски. Кадмил быстро огляделся. Никого. Тисанд, должно быть, остался в каморке, чтобы привести в порядок свитки. Что ж, стремление к порядку похвально и достойно награды.
Клещи с лязгом грохнулись на палубу – тяжёлый, грубо сработанный инструмент, увенчанный мощными изогнутыми челюстями. Как у сколопендры, только бронзовыми. И не такими острыми. Но зато намного прочней.
Раб вздрогнул, отшатнулся. Тупо уставился на клещи.
– Сам с цепью справишься? – спросил Кадмил. – Или помочь?
Раб глянул снизу вверх. Корка засохшей крови, покрывшая лицо, натянулась и потрескалась, когда он ощерил зубы в диковатой улыбке и, всё ещё не веря удаче, коротко кивнул.
– Ну вот и займись, только поскорее, – бросил Кадмил и зашагал к трапу. «Похоже, моё пожелание Тисанду нынче пригодится, – подумал он весело. – Смерть и кровь, опять жрать охота! Сколько же люди тратят времени на еду…»
Наскоро утолив голод в портовой харчевне, он отправился за город, туда, где виднелся холм – а на холме в дрожащем от жары воздухе плавала колоннада школы Меттея Ацилия.
В голове толклись и звенели тирренские слова. «Ми ам меле, – думал Кадмил. – «Я опоздал». Ан аме тезе – «он погиб». Ан амусе луди – «он стал бойцом». Ан амсе этера – «его сделали рабом»… Забавно: этера – «раб», этерау – «чужеземец», этери – «клиент». Похоже, чужеземцы для тирренов делятся на клиентов и рабов. Причем грань настолько тонкая, что даже слова разные придумать не озаботились. А что, в этом есть смысл: вот ты приехал в Вареум, сошел с корабля. Ты – этерау. Пошел в бордель, заказал выпивку и девочек: теперь ты – этери. Наутро деньги кончились, а ты в пьяном угаре разбил статую и заблевал дорогие фрески. Нужно отрабатывать долг, добро пожаловать в этера. Изящно и лаконично. Славный язык, как ни крути».
На полдороге к школе Кадмил запоздало сообразил, что стоило, пожалуй, купить в порту лошадь. Холм оказался существенно дальше, чем мерещилось вначале. Но возвращаться не хотелось: и так много потратил времени. «Всё привычка летать, – сумрачно размышлял Кадмил. – Лошадь, ха! Раньше и в голову бы не пришло заботиться о такой ерунде… Ладно, авось, Акрион найдётся в этой школе, и путешествие моё благополучно закончится. Обратно до порта и пешком можно доковылять».
Взбираясь на холм, он изрядно вымотался. Тога неплохо продувалась ветерком, но от пыли не было спасу: мелкая, всепроникающая, она набивалась под одежду, липла к потной спине, разъедала кожу, витала в воздухе, не давала дышать. Кадмил, ругаясь, замотал лицо краем тоги, оставив открытыми лишь глаза, но это не слишком помогло.
И ещё он чуял, что опоздал – всем существом, всем телом, начиная со своей многострадальной, отрубленной и вновь пришитой головы, и заканчивая гудящими от долгой ходьбы ногами.
«Мелита, – думал Кадмил. – Ребёнок. И Акрион. И Сопротивление…»
У ворот школы скучали двое солдат в тусклых бронзовых нагрудниках. Пыли здесь было особенно много.
– Ми сукри анта ланиста Меттей Ацилий, – пробубнил сквозь ткань тоги Кадмил. При этом он отметил, что фраза «мне надо видеть ланисту Меттея Ацилия» родилась в голове сразу на тирренском, минуя перевод с эллинского. Так всегда бывало, когда он приезжал в другую страну. Через какое-то время начинаешь думать на чужом наречии.
Солдаты переглянулись.
– Мастер на похоронах, – сказал тот, что стоял справа, рыжий и лопоухий.
– На каких ещё похоронах?.. – начал было Кадмил, тут же сообразив, что это означает.
– Похороны консула Стумпия Цереллия. Вдова устроила, – подал голос солдат слева, с большущей родинкой над бровью. – В театре лудии дерутся.
У Кадмила снова зачесался шрам, а вдоль спины забегали горячие мурашки.
– Давно ли дерутся? – спросил он.
Солдат с родинкой зевнул и, прищурив глаз, глянул на солнце. Кажется, пыль ему совершенно не докучала.
– Не так уж давно, – сказал он утешительно. – С полчаса назад уехали.
– Да ты ступай в театр Тинии, господин, – посоветовал
