Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо - Всеволод Крестовский

— Всенепременнейше подлец! — авторитетно скрепил Полояров.

— Почему же это так строго? — с улыбкой спросила Стрешнева у Лидиньки.

— Потому, душечка, что только одни материалисты могут быть честны. Об этом вон и в "Современном Слове" так пишут.

— Ну, "Современное Слово" еще не авторитет, — заметила Татьяна.

— Нет-с, как для кого, а для мыслящего реалиста авторитет! И не малый! — компетентно вмешался Полояров, которого все время подмывало, по старой памяти, сказать Татьяне что-нибудь колкое.

— Это доказывает только, что авторитеты бывают разные! — с миролюбивыми целями, снисходительно и мягко помирила их Лидинька.

— Конечно разные, — согласился Ардальон;- для иных вон и Гумбольдт авторитет, пожалуй.

— И для меня в том числе, — с улыбкой заметила Татьяна.

— Ну, а для нас он только прусской службы действительный тайный советник и кавалер! — ответил Полояров, с выразительной презрительностью наперев на свое определение Гумбольдта. — Больно уж он разные крестики да ордена любил, чтобы быть для нас авторитетом!

— Уж вы, кажись, нынче и Гумбольдта отрицаете? — с улыбкой прищурясь на Ардальона, обратился к нему Бейгуш со своего места.

Свитка опять предупредительно толкнул его ногою.

— Отрицаю-с. А что?

— Нет ничего… Я только так… Почему ж и не отрицать, в самом деле?

— Всеконечно-с! — вмешался Малгоржан-Казаладзе, — потому что отрицание — это сила! единственная, можно сказать, сила, а прочее все вздор и гиль!

— Старая истина! — любезно согласился Бейгуш. — В этом роде еще и Репетилов когда-то сказал, что "водевиль есть вещь, а прочее все гиль".

Свитка опять толкнул его ногою, но на сей раз почти напрасно, так как восточный человек не домекнулся в чем суть и подумал, что дело идет вероятно о каком-нибудь литераторе старого времени.

Вскоре после этого Свитка с Бейгушем перемигнулись и взялись за шапки. Вдовушка Сусанна, с самодовольно-ленивой улыбкой выслушивая последние любезности, обращенные к ней тише чем вполголоса, довольно крепко и не без нежности пожала на прощанье руку бравого артиллериста. Малгоржан же, не протягивая руки, удостоил его одним только сухим поклоном. Оба приятеля удалились, далеко не дождавшись окончания "вечера".

— Фу-ты, черт возьми! Ажно голова затрещала с дурнями! — широко вздохнул Бейгуш, очутясь на улице. — Вот народы-то!.. Ей-Богу, кабы не эта вкусная вдовушка, нога моя не была бы у этой сволочи!

— Что делать, мой друг! — нельзя! Надо бывать иногда, надо следить, отношения поддерживать, — возразил Свитка. — А ты крайне неосторожен! Я уж толкал, толкал: нет, неймется-таки человеку!

— Да ведь невыносимо же, наконец!.. Уши вянут! Тьфу!.. — И поручик энергически плюнул.

— А ты пересиль себя. Я вот только слушаю да услаждаюсь. Пусть их врут себе что угодно и сколько угодно! Чем больше вранья, тем лучше.

— Но ведь в этом же смысла нет человеческого! Какой-то хаос, путаница понятий, сумбур непроходимый!

— Этот сумбур имеет теперь большой ход и огромное применение в российском обществе. Ведь это, милый мой, все "новые люди", передовые люди, их теперь слушают, им поклоняются, их даже — смешно сказать, а ведь так, — их боятся! Они теперь авторитеты. Ведь всю это белиберду, сам знаешь, они в журналах болтают. Достаточно какому-нибудь Полоярову выхватить любое уважаемое имя, заплевать его, зашвырять грязью каких-нибудь темных намеков собственного изобретения, сказать во всеуслышание: это мол, дурак, или это подлец — и что же? — ведь все великое всероссийское стадо, как один баран, заблеет тебе: дурак! дурак! подлец! подлец! Чего же ты хочешь, если они теперь и в самом деле огромная сила в этом обществе?!

— Нечего сказать, хороша сила и хорошо общество! — презрительно фыркнул поручик.

— По Сеньке и шапка, мой друг! — развел руками Свитка; — а я знаю только одно, что если они сила, и большинство их слушает — ну, и стало быть, они нам полезны! Ну и пользуйся ими! Пропагандируй, внушай, брат, исподволь, развивай незаметно свою идею, долби их, как капля камень, а они ребята добрые — небойсь, разнесут твою идею по белому свету, проведут ее и в печать, и в общество, в массы, да еще будут думать при этом, будто твоя идея их же собственное изобретение. Ну, и пускай их! А ты знай себе только пользуйся!

— Все это очень резонно, — согласился поручик, — да к сожалению чересчур уже скучно.

— Ну, и поскучай, а вдовушка Сусанна тебе будет развлечением.

— Н-да! вдовушка эта, черт возьми! очень-таки вкусная! — ухмыльнулся поручик!

— А пятьдесят тысяч и того еще вкуснее? — подмигнул Свитка. — Ну, а что? как?.. Кажись, что крепость обложена, мины кой-куда подведены и атака подвигается?

— Подвигается! — самодовольно сообщил поручик.

— И стало быть, крепость наша возьмется штурмом, или сама сдастся на капитуляцию бравому пану поручику и будем мы праздновать победу? а?

— И будем праздновать победу! — весело и декламаторски заключил Бейгуш.

VII. Поздний звонок

— И на кой черт к нам эти разные офицеришки таскаются! — едко и озлобленно начал Малгоржан тотчас по уходе Бейгуша. — Эдак скоро и квартальные, и жандармы, пожалуй, сделаются у нас членами!

— Бейгуш ко мне ходит; он мой гость, — отозвалась вдовушка.

— То-то что ваш! Только срам один!.. Между порядочными, честными людьми и вдруг эта ливрея, вывеска деспотизма! Его просто следует не пускать сюда больше!

— Я имею право принимать своих гостей, — утверждала Сусанна. — Мы и все так условливались с самого начала.

— Нет-с, не имеете! отнюдь не имеете! Вы можете принимать только тех, кого вам дозволит все общество… Это только под контролем общества можно, а иначе это измена общему делу, иначе это подлость! Почем я знаю, что это за господин? Может он шпион какой-нибудь!

— Да ведь вы же сами меня с ним познакомили… Чего вы привязались?.. Сами хвалили: и такой, и эдакой, а теперь вдруг — шпион!

Казаладзе, ходючи по комнате, словно бы оступился: его совсем подсекло на минуту простое возражение простоватой Сусанны.

— Это он ревнует, — глухо буркнул из своего угла Благоприобретов.

Все засмеялись. Малгоржану нечего было отвечать. Он только злобно окинул смеющихся своими красновато-жирными восточными глазами и сам принужденно засмеялся.

— Ну-с, граждане и гражданки! — возгласил Полояров, входя в комнату с полными руками: в одной руке тащил он целую корзину с дюжиной пивных бутылок, в другой несколько тюричков с разными припасами. — Для граждан пиво, а есть и водка, и колбаса найдется; а для гражданок яблочки и прянички — дамские удовольствия! Впрочем, если кто из гражданок возжелает чего иного, хотя бы и водочки, то и это не возбраняется! Матушка Сусаннушка, не хотите ли опрокинуть стакашек? Хватим-ка заедино! Ей-Богу!.. Приучайтесь к напитку! Дело годящее! Потому ежели пойдем в страны Сибирские — там ведь холодно — ну, и по неволе придется водочкой телеса согревать; так вы уж лучше заранее приучайтесь.

— Я в Сибирь не пойду; мне не к чему, — апатично отозвалась Сусанна, кутая плечи в кашемировый платок.

— А я так вероятно пойду!.. Прогуляюсь! — с какой-то особенной самодовольной похвальбой ухмыльнулся Полояров.

— Нет, не пойдешь… Что там тебе делать! — заметил Лука. Это мимолетное замечание немножко ущипнуло Ардальона Михайловича.

— Как что? — полушутя подмигнул он. — Пойду! И всеконечно пойду! Так сказать, пионером цивилизации и свободы… Да вы что о Сибири-то думаете? Сибири-с предстоит блистательная будущность: это будут, я вам скажу-с, наши Северо-Американские штаты, потому сторона она здоровая, непочатая, да и закваска в ней хорошая сидит, благодаря вашему брату-колонизатору. Сибири с Россией нечего делать, в России все гниль одна! И теперича сошли они меня в Сибирь, да я им первый за это великое спасибо скажу! Лучшей услуги они мне и оказать не могут! И вы, братцы, по мне не плачьте тогда, а радуйтесь!

— И что ж ты там делать станешь? — поддразнивал Лука, строго храня самый невинный вид.

— А уж это наше дело? — с глубокомысленной многозначительностью увильнул Полояров от прямого ответа, что всегда делал он, когда в голове прямых ответов не находилось.

— А ты не таи; ты скажи. Шпионов нет ведь.

— Да чего ты пристал-то ко мне со шпионами?! Черта ли мне шпионы! Не боюсь я ваших шпионов! Плевать!

— Что шпионов не боишься, это похвально. Да только мы ведь не про шпионов, а про то, что ты в Сибири делать станешь?

— Что делать стану?.. Революцию делать стану! Вот что стану!.. Чего привязался! — огрызнулся Ардальон, обрадовавшись в глубине души тому, что нашел подходящее словцо — и пошел ораторствовать на тему "революции".

— Теперича там эти господа поляки у себя в Варшаве гимны все какие-то поют, — говорил он, — гимны!.. Черт знает, что такое!.. Какие тут гимны, коли тут нужно во!.. Кулак нужен, а они гимны!.. Тоже, слышно, вот, капиталы все сбирают, пожертвования, а никаких тут, в сущности, особенных капиталов и не требуется! Дайте мне только десять тысяч рублей, да я вам за десять тысяч всю Россию подыму! Какое угодно пари!.. Ничего больше, как только десять тысяч! Да и того много, пожалуй!