Гренландский меридиан - Виктор Ильич Боярский

ударение с последнего слога на предпоследний – и, вместо того чтобы, согласно приведенной пословице, решить все проблемы, долгожданное утро только их усугубляет. Ну, а в том же английском попробуйте то же слово «wiser»[35]! Как вокруг него ни прыгай, все одно! Когда я проснулся в 4 часа, утро, увы, оказалось мудренее и именно с ударением на предпоследнем слоге. Перед моим взором предстала ужасная картина. Предводитель лежал в позе спеленутого, положенного набок и приготовленного к кормлению младенца и тихо стонал, боясь неосторожным движением и лишним шумом вызвать сход нависшей над ним снежной лавины. От нашей некогда вместительной палатки осталась ровно половина, правда, лучшая ее часть, которую занимал я. Стена и потолок со стороны Уилла, прогнувшись, соединились, и как раз на месте их рокового стыка оказался мешок предводителя со всем его содержимым. Уилл был практически полностью парализован и не мог сделать ни единого движения, более того, мне показалось, что он и дышит-то с трудом. Ситуация принимала опасный оборот. Я понял, что прогулкой в спальном костюме здесь уже не обойтись, поэтому, одевшись по-походному в штормовку и маклаки, решительно выбрался наружу. В неотрывно следивших за моими приготовлениями глазах лежавшего под обломками «Eurekа» предводителя затеплилась искорка надежды.

Сделав свое дело, ветер явно начинал успокаиваться, и я даже заметил с восточной стороны горизонта светлую полоску неба. Но мне было не до любования красотами занимающегося гренландского утра – надо было раскапывать предводителя. Очень аккуратно, чтобы не повредить верхний чехол, я начал орудовать лопатой. Когда мне удалось наконец избавить его от большей части снежного груза, я освободил оттяжки с наветренной стороны и перекинул чехол на подветренную сторону палатки. Теперь меня и замурованного в палатке предводителя разделяли лишь тонкая ткань внутреннего чехла и слой плотно утрамбованного снега толщиной сантиметров тридцать – сорок. Дальнейшие раскопки я вел, как археолог, снимающий последние пласты породы, которые скрывали от его пытливого взора сверхредкий и посему особенно ценный исторический предмет, то есть руками. В моем случае решение этой сложной задачи значительно упрощалось, так как с определенного момента раскапываемый мной предмет стал активно помогать своему извлечению из тьмы веков. Освободившись от основной массы снега и получив некоторую свободу, предводитель помог мне выправить изогнутые трубки каркаса палатки, выдавливая их изнутри.

Вскоре былая форма палатки была восстановлена, и можно было водворять внешний чехол на место. Вся операция, получившая кодовое название «Помпея», заняла около 40 минут. До официального подъема оставалось немногим более часа, поэтому мы решили доспать, однако мне этого по-настоящему не удалось: уж слишком свежи были воспоминания о бурно проведенной ночи. Как всегда, вылез из мешка в 5.45 и выбрался наружу за погодой. Она несколько стабилизировалась, но все еще оставляла желать лучшего. Отсутствие термометра лишало меня возможности сообщить моим друзьям о самой существенной для нас ее составляющей. Однако я знал, что у Джефа было с собой какое-то подобие термометра с настолько мелкой и невразумительной шкалой, что ее проще было бы отградуировать значениями, перекрывающими сразу диапазон температур на разных участках спектра, например «Очень холодно», «Холодно», «Весьма чувствительно», «Сносно» и так далее. Но это было все же лучше, чем ничего. Джеф выслушал сквозь стенку палатки мои сбивчивые объяснения относительно того, как могло случиться, что такой известный метеоролог, как я, вдруг остался без термометра, и после некоторого, вполне понятного мне размышления высунул из палатки руку с зажатым в кулаке сокровищем. «Пожалуйста, будь с ним поосторожнее, – произнес он тоном, каким говорят, когда просят о чем-то заведомо невыполнимом. – Я хотел бы получить его назад после экспедиции!»

Возвратившись в палатку, я застал некоторое продолжение Помпеи: оставленный мной на плите чайник кипел и парил, как Везувий перед очередным выбросом лавы. Предводитель лежал, как жертва землетрясения, то есть без признаков жизни. Часы показывали 6.10, что с учетом принятого вчера сгоряча закона о смещении старта на 8.30 было критическим моментом для подъема. Мне со значительным трудом удалось растолкать бедолагу. Раскачиваясь, как сомнамбула, предводитель пробурчал под нос что-то вроде: «Виктор, я так устал! Я совсем не спал!» С этими словами он рухнул в мешок, успев уже в полузабытьи шепнуть: «Разбуди меня, пожалуйста, в семь!» Приготовил кашу и разбудил несчастного в назначенное время. Невероятно, но факт: нам действительно удалось выйти в 8.30, что не могло не вызывать у нас невольного уважения к самим себе…

Я в обновке: в ботинках «Salomon» и на лыжах «Fisher», то есть до того как начать движение, я смотрелся вполне как профессиональный лыжник. Конечно же, на беговых лыжах и в легких ботинках бежать было намного легче, однако отсутствие на лыжах металлических кантов приводило к тому, что на неровностях рельефа, особенно на крутых застругах, нетренированные ноги мои разъезжались, а это, к великой радости преследовавших меня сегодня собак упряжки Кейзо, неизбежно приводило к падениям.

До самого перерыва погода была вполне терпимой и, несмотря на белую мглу, видимость оставалась сносной, зато во второй половине дня вновь разыгралась настоящая метель, видимость упала до 50 метров. Я шел по компасу, часто останавливаясь, чтобы восстановить визуальный контакт с упряжками. К вечеру погода начала налаживаться, однако ненадолго: вновь разыгрался опостылевший за последние дни юго-восточный ветер, дующий, как записано у меня в дневнике, с настойчивостью, вызывающей скорее раздражение, чем уважение. Тепло (всего минус 6 градусов) – еще один признак неустойчивости погоды. За день прошли 30,5 миль, то есть почти 49 километров. Это пока рекорд. Беговые лыжи, полегчавшие нарты и недавний отдых – вот слагаемые нашего сегодняшнего успеха.

Утомленные прошедшей ночью, мы с Уиллом, не сговариваясь, завалились спать рано. Уже сквозь сон я слышал, как в соседней палатке, перекрывая шум ветра, Этьенн тщетно пытается докричаться до Фробишера. Уже третий день у нас не было связи.

24 мая

Вы все об этом слышали,

Ах нет, ну, Боже мой!

Когда идешь на «Фишере»,

То крылья за спиной…

Но дело ведь не только в них,

А в том, куда идти…

Когда слепой ведет слепых,

Им счастья не найти!

Погода в течение дня: температура минус 6 – минус 3 градуса, ветер юго-восточный 10–15 метров в секунду, сплошная облачность, белая мгла, снег, метель, видимость ограниченная.

Что за наваждение этот юго-восточный ветер! Когда кончатся его запасы? Почему северо-запад так пассивен? Подобные вопросы неминуемо возникали всякий раз, как утром я вновь и вновь сталкивался