Черная кровь - Святослав Логинов

Древяницы среди странных существ считались самыми дружелюбными. Если плеснуть водой на ствол старого дерева, древяница смеялась и выглядывала наружу. А Уника, когда была ребёнком, так даже играла с обитательницей ствола. Древяница выбиралась из расщелины, усаживалась напротив девочки, осторожно протягивала нежные, не знающие работы пальцы, а дотронувшись до Уники, поспешно отдёргивала руку, заливалась беспричинным смехом и лепетала что-то вроде: «Сал-ла! Сал-ла!..» А потом вдруг взвивалась и пряталась обратно в дерево. Ни пользы, ни вреда от древяниц не было, хоть и говорили, что они могут рыбу увести или послать богатый улов. И всё же Уника горько рыдала, когда знакомая древяница перестала признавать её. Казалось бы, пустяк, а ведь именно с этого начались безумные деяния проснувшегося Кюлькаса.

Уника подошла к дереву, погладила грубую, иссечённую временем кору. Как давно она была здесь в последний раз! Целую жизнь назад…

Воды у Ромара с Уникой оставались сущие крохи, но всё же Уника откупорила фляжку и, осторожно отлив на ладонь несколько капель, брызнула на ствол.

Скрипучий стон раздался в ответ. Морщинистая громада дерева раскололась, выпустив на свет своего обитателя. Корявая фигура, словно вытесанная из тронутой гнилью древесины, взлохмаченные лубяные волосы и горящие безумным огнём глаза. Ничей взгляд не мог бы узнать в этом страшилище бывшую красавицу Саллу. И всё же это была она.

Двухлетняя засуха покалечила старую иву, и разве что зоркий слепец Матхи мог бы сказать, что стало с истинной сутью древяницы в верхнем мире: жива она или убита тупой мощью Кюлькаса, а ведь от этого зависит, сможет ли её тень вернуть себе прежний облик, или ей предстоит долго гнить, а потом блуждать над землёй бесплотным духом, не способным воплотиться в новое дерево.

Но как бы то ни было, сейчас древяница никого не узнавала и, ведомая долгой мукой, тупо шла, выставив занозистые пальцы, метя в глаза бывшей подруге. Уника отшатнулась, закричала. Что угодно ждала она, но только не этого. Взбесившаяся природа шла на неё, грозя смертью. Древяницы никогда ни на кого не нападали, и потому никто не знал, как от них можно оборониться.

Споткнувшись о корень, Уника упала, и в этот момент между ней и страшной, неузнаваемой Саллой возник Ромар.

– Уходи! – крикнул он, шагнув навстречу древянице.

Салла, шипя, словно рассерженный камышовый кот, прыгнула вперёд, впилась в грудь Ромара, но старик не остановился, а сделал второй и третий шаг, оттесняя древяницу к иве.

– Уходи! – снова закричал он, и на этот раз Уника поняла, что Ромар кричит не древянице, которая всё равно не разбирает слов, а ей. Уника отползла в сторону, не отводя глаз от сцепившихся противников.

Салла уже висела на Ромаре, терзая его одеревенелыми когтями. Ей нельзя было повредить простой силой, да и не было такой силы у двух измученных путников, а магии в эту минуту древяница не боялась вовсе, и окажись рядом хоть сам неуязвимый Кюлькас, она и на него кинулась бы, терзая каменную чешую колючками коготков.

Непослушными пальцами Уника путалась в узлах верёвки, которой была затянута сума. Достать нож, и тогда она сможет помочь Ромару. Ну почему мешок завязан?.. Никогда больше не стану затягивать узел на нём…

Ромар дошагал к дереву, но не остановился, словно грудью хотел своротить наклонённый ствол. Всем телом старый колдун ударил о дерево его взбесившуюся хозяйку. Ствол раскрылся и с тем же тягучим скрипом, которого никогда прежде не бывало, поглотил обоих противников.

– Не надо!.. – закричала Уника. – Ромар, не надо!..

Тихо было вокруг и пустынно.

Уника достала наконец нож, замахнувшись, бросилась к дереву:

– Выходи!

Молчание, тишина. Даже вялые листья не шелохнутся на тонких плакучих ветвях.

Уника выхватила флягу, щедро плеснула водой.

– Выходи, слышишь?!

Никакого ответа.

Смирившись, Уника отошла на несколько шагов, присела на пятки. Страшно было, как никогда прежде. Вдруг вспомнились слова Ромара: «Мы всё сделали, что могли. Тебе осталось делать невозможное». Тогда учитель ещё сказал, что она больше не человек, она рука, которая должна нанести удар чудовищу. Кто знает, может быть так и должно быть? Ромар подошёл к врагу на расстояние вытянутой руки, и подходить ближе не требуется. Дальше двинется рука с зажатым ножом. Знал бы кто-нибудь, как страшно быть просто рукой!..

Стараясь ни о чём не думать, Уника отошла от расколотой ивы, подняла мешок и сумку. Перебрала немногие оставшиеся вещи. Какая-то одежда, инструмент… Всё это больше ей не потребуется. Сумка тоже почти пуста. Трещотка осталась и пара орешков. Вот и славно, легче будет идти. До горького лимана – пять дней пути, но если идти налегке, то можно уложиться быстрее. Уника провела рукой по животу – не получится налегке… этот груз нигде не оставишь. Уложила в сумку флягу и нож, мешок с ненужными вещами пристроила среди корней ивы и, не оглядываясь, пошла в гору.

Всё-таки она не утерпела, заглянула по дороге в селение. Без малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя ни один ещё не обвалился. С чего им рушиться в такую сушь? Внутри всё было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать и стравить за долгую зиму. Унике ничего найти не удалось. К тому же все дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на постелях. Удивительно, почему дикарь всё, что не может понять, стремится превратить в отхожее место?

Чувство омерзения было так сильно, что Уника ушла из селения, не задержавшись ни на одну лишнюю минуту. Путь предстоял длинный, но простой: берегом бывшей реки до того места, где вправо отходит Истрец, такой же мёртвый, как и Великая. А как дойдешь до того места, где приключилось первое большое сражение с диатритами, так идти вдоль старицы, никуда не сворачивая. Истрец сам приведёт к горькому лиману.

Уника достала нож, примостила на ладони, посмотрела, куда укажет остриё. Всё правильно, и нож туда же показывает… Значит, туда и идти. Главное, не думать, что случится, когда дойдёшь. Рука не рассуждает, она бьёт.

Уника уложила нефрит на место, кинула в рот орешек, как был, в скорлупе. Глотнула крошечный глоток воды. Теперь целый день не захочется есть, и вода тоже не понадобится. Туда дойти сил хватит. А обратно, верно, идти не придётся.

Четвёртые сутки Уника брела по изуродованной пустоши, в которую превратился её родной край. Реки больше не было, оголодавший Кюлькас закрыл истоки, выпив всю воду. Старые осокори и пирамидальные тополя торчали изломанными вершинами, травы сгорели, небо пыльно выцвело. Непреклонный Дзар равнодушно взирал с высоты на дела своего брата. Теперь в этих прежде благодатных краях могли бы прожить лишь диатриты со своим птичником, но, видно, и они боялись проснувшегося чудовища – за три дня Унике не встретилось ничего живого.