Белые волки Перуна - Сергей Шведов

И то верно, уж если по воеводину двору всякая погань бегает свободно, так далеко ли до беды. Боярину Куцаю тоже не следует делиться с другими своей радостью, мало ли что.

- И далее молчи, пока брюхо не полезет, - Куцай ласково погладил жену по голове. - Имеющие зенки увидят сами.

В седло боярин взлетел соколом. Мечники, глядя на такую его прыть, только покачали головами. А Лепок, дурья голова, утверждал, что боярин с утра гневен. Тем же соколом вылетел Куцай со двора в мигом распахнутые челядинами ворота.

Лих боярин-воевода, ничего не скажешь. И по молодости был таким, и под уклон годов не поменял своего характера. И хоть пеняли ему иной раз дружинники за вздорность, а всё же любили. И не только за лихость, но и за широту сердца - и сам брал весело, и другим не мешал. Градские-то смурновато смотрели на воеводу. Радимичи вообще неприветливое племя, жёнки и те без большой охоты вздёргивают подолы. И здравия никто не крикнул вслед воеводе, словно у всех разом поотсыхали языки.

Куцай, разметав толпу на градском торжище, с гиканьем и клубами пыли выскочил с двумя десятками мечников за стены. Далее путь пришлось держать по набитой сотнями копыт дороге, а на этой дороге пыли ещё больше, чем на городских улочках. И даже резвые ноги гнедого коня не спасали Куцая от чиха и кашля.

Путь не то, чтобы был дальним, но по жаре и полному желудку - утомительным. Хотя, когда свернули под лиственную сень, сразу стало легче. Ни пыли тебе, ни зноя, и даже как-будто прохладой потянуло от столетних дубов. Не даром же Перуновы волхвы лаялись с Велесовыми из-за этой дубравы и одолели-таки, втравив при этом воеводу в кровавое дело, которого до сих пор ему не могут простить радимичи. И ныне так жгли глазами спину, что, пожалуй, придётся зашивать кафтан.

Подъезжая к Перунову святилищу, Куцай поубавил прыти, дабы не нарваться на большую неприятность. Волхвы люди осторожные, и ловушек вокруг священного места наставили с избытком. На узкой звериной тропе, по которой мечники могли двигаться только цепочкой, боярина остановили тихим свистом и, видимо, опознали, поскольку одетый в белую шкуру Волк вышел навстречу прибывшим без всякой опаски. Здесь же боярин оставил коней и большую часть мечников, прихватив с собой лишь троих.

Дальше пошли по тропе за Белым Волком след в след, а уж тот петлял по дубраве как уходящий от погони заяц. У воеводы от всех этих замысловатых петель даже пот выступил на челе. Не первый раз идёт Куцай в Перуново святилище, а всё никак не может запомнить дороги и, если бы не Волк-проводник, непременно заблудился бы и нарвался на самострел.

А горд ближники Ударяющего поставили крепкий. Брёвна в два обхвата и врата такие, что не каждый рискнёт ломиться. А если вломится, то есть, кому его встретить за тыном. По прикидкам Куцая, жили в этом горде до трёх десятков Белых Волков. За тын матёрый Бирюч выводил их нечасто, зато каждый такой выход надолго западал в память радимичей.

Куцая в горд впустили без проволочек. Всё же не проситель какой-нибудь,а воевода, волею Великого князя хозяин радимецкой земли. Бирюч встретил воеводу у ворот, оказал честь. А к волхвам пошли уже вместе по усыпанному речным песком двору. Куцай завидовал ухоженности Перунова горда и мечтал завести на своём подворье такой же порядок, но помехой этому, увы, было холопье разгильдяйство.

Средь волхвов главным в капище был Гудим, суховатый старец с длиннющей бородой. Впрочем, огрузневших среди волхвов Куцай никогда не встречал. Тяжкий, видимо, это труд - служить славянским богам, не располагающий к накоплению подкожного жира. Волхвов было не пятеро, как ожидал Куцай, а шестеро. Шестым оказался плещеистый старец такой же худой, как и все прочие, но с бородой менее окладистой и ликом посвежее. А главноем - уж очень он напоминал кого-то Куцаю.

Воевода, рассказывая волхвам о случившемся на подворье непотребстве, всё время пытался припомнить, где же он видел эти глаза, сурово взирающие на мир из-под насупленных бровей. А уж когда сказал последнее слово, тут ему и ударило в голову - Блуд. Первый в Киеве боярин во времена княжения Ярополка, про которого давно шёл слух, что подался он в ближники Ударяющего. А минуло тому уже пять лет, по прикидкам Куцая. Вот не чаял, так не чаял столкнуться с боярином Блудом нос к носу. А ведь не стар годами Блуд, ну разве что самую малость старее Куцая, и ранее проседь в его волосах проступала лишь местами, а ныне он сед как лунь. Нелегко ему далась Перунова истина. Был боярин Мечислав всегда чреваст, а сейчас сух, как извялившаяся на жарком солнце рыба. Если бы не глаза, то и вовсе не признал бы его Куцай. Но и в глазах что-то поменялось. Кто уходит в волхвы, у того прошлого нет, и, даже признав человека по обличью, не след указывать на него пальцем. У воеводы хватило ума и выдержки, чтобы не упоминать в разговоре о прежнем знакомстве с новым ближником Ударяющего бога.

- Значит, оборотень в городе, - задумчиво проговорил Гудим. Голос у волхва тихий, как шелест листвы, но и не услышать его нельзя, потому что стоит ему только раскрыть рот, как все замирают вокруг. Куцай в ответ только кивнул головой, ещё раз подтверждая уже сказанное. Волхвы переглянулись, но не стали обмениваться мнениями вслух. Сидели на лавке в ряд, расчесав по груди белые бороды, тихие и чистые. Немолоды все были, особенно Гудим, про которого говорили, что прожил он более века, но старческой немощи в нём не чувствовалось, а только мудрость.

- Это посланец с тёмной стороны, - изрёк Гудим. - И без большого жертвования не отвадить его от города. Кровь для жертвования следует взять по жребию. Иначе в твоей семье будут большие неприятности, боярин. Ребенок родится испорченным ещё во чреве матери.

Про непраздную Забаву Куцай ничего не говорил волхвам, но Гудимову провидчеству не удивился. Зато упоминание жертвенной крови его смутило. А ну как не поверят радимичи в нечистого и не захотят от него откупаться? Перун не самый любимый бог в этих землях. Эка невидаль, поросёнок, на каждом подворье их с избытком. Не станешь же рассказывать каждому, как ловил того нечистого сам воевода, и чем всё это обернулось. Кабы не Забава с давно ожидаемым наследником, то, может быть, не согласился бы Куцай на большое жертвование, дабы не мутить радимичей, но тут у него не было выхода.

В обрат воевода поспешал медленно, пребывая в глубокой задумчивости. Всё в его голове смешалось клубком - и вынырнувший из небытия боярин Блуд, и неведомый оборотень, оказавшийся посланцем тёмной стороны, куда, как говорят, попадают неугодившие богам люди.

Волхвы ведь не много требуют - одного человека по жребию. Можно было бы конечно выставить холопа, но Гудим вряд ли согласится на такую подмену. По его словам, на жертву должен указать сам Перун. А вдруг укажет на кого-нибудь из радимецкой старшины или из рода чёрного, но многочисленного и горластого, да ещё склонного к Велесу или Даждьбогу? А ни Даждьбогу, ни Велесу никто не приносил человеческих жертв, во всяком случае, на памяти воеводы Куцая. Вот и думай тут.