Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и во всех мифах такого рода здесь есть определённая доля правды. С культурной точки зрения, эпоха Реставрации, безусловно, являлась эпохой контрреволюции. После наполеоновских войн французская революция возбуждала гораздо больше страхов, чем тогда, когда она случилась, следствием чего стало мощное возрождение религии, направленное как на поддержку европейских монархий в их борьбе с угрозой восстаний, так и на восстановление влияния церкви. Отсюда призывы таких деятелей как Фридрих Шлегель (Friedrich Schlegel), Жозеф де Местр (Joseph de Maistre), Луи де Бональд (Louis de Bonald) и Гюг де Ламенне (Hugues de Lamennais) к возврату к идеализированной теократии, при которой светские правители брали бы на себя обязательство лояльно относиться к папе, а католическая церковь пользовалась бы полной независимостью, а также неограниченными правами на цензуру. Параллельно с этим шло широкое наступление на масонство и, в первую очередь, на еврейство, при этом писатели типа Фридриха Руса (Friedrich Ruhs) требовали таких мер в их отношении, как насильственное обращение в христианство, рабство и даже истребление. Поскольку, по крайней мере некоторые, европейские монархи были только рады сотрудничеству с любой силой, которая обещала защитить их от призрака якобинства, оказалось, что, в частности, настоящая война, которая в восемнадцатом столетии во многих государствах велась против католической церкви, теперь приостановилась, при этом многие её права были восстановлены рядом конкордатов. Одновременно имела место более или менее сильная политическая реакция, связанная с ликвидацией либеральных конституций в Испании и Сицилии, уничтожением институтов представительного правления, существовавших в таких исчезнувших с политической карты государствах-сателлитах, как Вестфалия и Итальянское королевство, реставрацией абсолютизма в Пьемонте и Папской области после того, как они вновь стали независимыми государствами, и, в первую очередь, образованием в сентябре 1815 г. Священного союза под руководством Александра I. Наконец, последовала сильная реакция в социальном отношении: повсюду появилась тенденция к восстановлению прав гильдии, отмене уступок, сделанных евреям и, будь то в формальной или неформальной форме, к укреплению позиций аристократии (так, в Испании Фердинанд VIII прославился проявлениями благосклонности к титулованным грандам, ничего или почти ничего не сделавшим в войне против Франции, за счёт людей незнатного происхождения, долгие годы воевавших за его права; в равной мере в Пруссии тихо отказались от Эдикта о жандармерии, и буржуазию вновь начали постепенно вытеснять из офицерского корпуса).
Одновременно период 1814–1815 гг. стал также временем «белого террора». На высшем уровне это выражалось в арестах и казнях — заключение в тюрьму и последующий судебный процесс по делу многочисленных сторонников либерализма в Испании, казнь маршала Нея и ряда других армейских офицеров во Франции — а на низшем уровне чернь вновь взяла закон в свои руки. Например, по всей Испании время после майского переворота 1814 г. отмечено рядом бунтов и других беспорядков по мере того, как чиновников-конституционалистов изгоняли из городской администрации и запугивали в соответствии с распоряжениями Фердинанда VII. Во Франции Сто дней имели кровавые последствия кое-где на юге, когда роялистские miquelets убивали протестантов, якобинцев и общественных деятелей, связанных с империей, например губернатора Тулона, маршала Брюна (Brune), а по Страсбургу прокатились беспорядки, направленные против евреев. В Италии после капитуляции Евгения Богарне вспыхивали антибонапартистские бунты в Милане, а в Германии происходили антисемитские демонстрации, при этом из Любека и Бремена изгнали всех евреев.
Однако, несмотря на всё это, нельзя не поразиться пёстрым и прагматическим характером Реставрации. Рассмотрим прежде всего вопрос территориальной организации. Хотя Венский конгресс никак не учитывал национальных чувств — Польша осталась расчленённой, Бельгия досталась Голландии, Норвегия — Швеции, Финляндия — России, а Ломбардия и Венеция — Австрии — всё же не делалось никаких попыток вернуться к территориальному хаосу, типичному для Центральной Европы. Если Италия обрела почти тот же вид, что в 1789 г., не считая включения Генуи в Пьемонт и аннексии Австрией бывшей Венецианской республики, к Германии это не относится. Здесь, хотя Австрия вернула себе Тироль и Зальцбург, а также некоторые другие районы, принадлежавшие Баварии, а Пруссия вновь обрела земли, потерянные ею в 1807 г., и аннексировала значительную часть Саксонии, Рейнланда и шведской Померании, государствам среднего размера позволили сохранить территории, приобретённые ими в ходе наполеоновской реорганизации Священной Римской империи, к тому же не был восстановлен прежний статус церковных государств, вольных городов и имперских феодов. Вновь появились лишь немногие исчезнувшие княжества (к ним относятся Ганновер, Брауншвейг и Саксен-Веймар). Конечно, не возродилась и старая империя, её заменил союз германских государств, построенный на совершенно ином фундаменте. Поскольку Австрия уступила Бельгию взамен на приобретения в Италии, наметился значительный прогресс в направлении современной концепции государства как однородной группы территорий, в рамках единой границы. Во всём этом мы находим влияние войны: жалкое зрелище, которое являли во время революционных войн голландцы, пьемонтцы и, в первую очередь, пруссаки, не было забыто, поскольку теперь уделялось особое внимание тому, чтобы непосредственные соседи Франции не попали бы под её диктат так, как это случилось в 1790-е гг. (так, Германский союз, без каких-либо жестов навстречу германскому национализму, замышлялся в первую очередь как военная машина, которая в военное время объединяла бы силы небольших германских государств в единую армию, а их правителей в постоянно действующий союз).
И в плане внутреннего управления посленаполеоновская эпоха не характеризуется целенаправленными попытками повернуть время вспять. После того, как участие в наполеоновских войнах продемонстрировало ценность профессионального чиновничьего аппарата и единообразной системы управления, контролируемой из центра, можно, не считая Пруссии, найти лишь немногих правителей, проводивших в 1815 г. в жизнь меры, отказывающиеся от них. Точно так же правители, которые возвращались на родину и обнаруживали действующую новую систему, ничего не делали, чтобы изменить её, тогда как те, кто не пользовался её благами, вводили её сами. Так, во Франции Людовик XVIII не стал трогать департаментскую систему; в Пьемонте Виктор-Эммануил III попробовал
