Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич

— Да этот… Как его?… Ну-у… Заборский? Заморский?… Загорский, вот как! Сказал, что ноги его больше здесь не будет.

Кастусь сел на стопку книг.

— Виктор… Ты что же это наделал, Виктор?

— А что? — сказал Виктор. — Подумаешь!

Алесь вышел из-за двери и стал позади Кастуся.

— Да иди ты к дьяволу! — взорвался Кастусь.

— Сейчас, — сказал Загорский.

Кастусь обернулся и не поверил глазам. Хлопцы хохотали. Калиновского словно подбросило.

— Алеська! Не ушел! Алеська!

Они так колотили друг друга по плечам и спине, что эхо раздавалось.

Хлопцы смотрели на них и улыбались широко и искренне. Лишь у одного, высокого и худощавого шатена, улыбка была какой-то снисходительной. Улыбался, словно делал одолжение.

— Ой, хлопцы, — спохватился Кастусь, — что же это я?! Знакомьтесь. Это по-старому князь, а по-новому гражданин Загорский. Зовут его Алесь. Хороший, свой хлопец. Поэтому все вы к нему должны обращаться на «ты». И ты, Алесь, о «вы» забудь. Французятину эту прочь. Мы здесь все братья.

Первый, протягивая руку, сказал по-мужицки:

— Фелька Зенкович. Из университета. Дразнят Абрикосом, — виновато улыбнулся он. — Конечно, не в глаза.

— Не буду, — сказал Алесь.

— И не советую, — сказал Виктор. — Он у нас горячий.

Второй юноша еще тогда, когда молча смотрел на встречу друзей, обратил на себя внимание Алеся. Чистое, строгое лицо, суровое и мрачноватое с виду.

— Я из Лесного института, — представился он. — Мое имя Валерий Врублевский.

По-русски он говорил с заметным польским акцентом.

— Лесничим будет, — с иронией вставил Виктор. — И знаешь, Алесь, почему?

— Почему? — мягко спросил Валерий.

— Он вследствие ограниченных умственных способностей из всего «Пана Тадеуша» кое-как понял только эти три строки:

Помнікі наше! Іле ж цо рок вас пожэра

Купецка люб жондова москевска секера,[122] -

вот и решил, что наилучший путь к борьбе с правительственным угнетением — охрана лесов.

— Ты прав, — поддержал игру Валерий. — Рубят леса, сдирают шкуру с земли. А Польша, да и твоя Беларусь до того времени и живут, пока есть пущи. Не будет деревьев — и их не будет. — Алесь почувствовал серьезные нотки в тоне парня. — Так что позволяйте, ребятушки, рубить, позволяйте.

Врублевский улыбнулся.

— И потом — чему удивляться? Я ведь поляк. Если восстание, куда я всегда бегу? «До лясу». Иной дороги мне бог не дал. Так чтo мне, разрешать сечь сук, на котором сижу?

— Ты можешь с ним и по-польски разговаривать, если тебе удобнее, — сказал Виктор. — Он немного знает.

— Почему? — возразил Валерий. — Я по-белорусски тоже знаю.

И окончил по-белорусски:

— Гаварыць будзем, як выпадзе. Як будзе зручней. Праўда?[123]

— Правда, — ответил Алесь.

Пожатие руки Валерия было приятным и крепким.

— А теперь я, — подхватил другой парень со строгими глазами. — Дайте я этого дружистого дружка, нашего земляка, за бока подержу… Здорово, малец!

Хлопец говорил, как говорят белорусы из некоторых мест Гродненщины. Не нажимая на «а», выговаривая его как нечто среднее между «а» и «о» — «гэто-го»… И, однако, он не был похож на «грача».[124] Может, из витебской глуши?

— Во, малец, свалился ты в этот мерлог. — Голос у хлопца напевный. — Ничего, тут хлопцы добрые. Буршевать[125] будем… Зовут меня Эдмунд, как, ты скажи, какого-то там рыцаря Этельреда. Виктор считает, что с таким именем мне надо было семьсот лет назад родиться. И правильно: по крайней мере не видел бы его морды… А фамилия моя Верига…

Последний из хлопцев, тот самый высокий шатен, подал Алесю безжизненную руку.

— Юзеф Ямонт, — сказал он по-польски. — Мне очень приятно.

— Мне тоже приятно, — ответил по-польски Алесь. — Ты из днепровских Ямонтов?

— Нет.

— А откуда?

Юзеф замялся:

— Мой отец поверенный и эконом князя Витгенштейна. Имение Самуэлево.

Алесь немного удивился: вид у Юзефа был такой, словно он сам князь Витгенштейн.

— Что-то мне знакомо твое лицо, Юзеф. Где учился?

— Окончил Виленский шляхетский институт.

— Ну вот. Значит, определенно виделись. Я окончил гимназию у святого Яна.

— Почему так? Вы ведь князь?

— Родители решили, что так будет лучше, что мне пойдет на пользу общество более-менее простых и хороших хлопцев.

Загорский увидел, как часто заморгали припухшие веки больных глаз Ямонта.

— Пан совсем пристойно разговаривает по-польски, — поспешил сменить тему разговора Ямонт. — Даже с тем акцентом, что свойствен…

— Преподаватель был из окрестностей Радома, — сказал Алесь. — Из имения Пёнки.

— Мне очень приятно, что пан изучил язык, на котором разговаривали его предки.

Алесь пожал плечами. И тут вмешался в разговор Врублевский.

— Ты снова за свое? — спросил он Ямонта. — Брось ты это! Мало тебе недоразумений?

— Что же мы, хлопцы, будем делать? — выправлял положение Виктор. — Разве Эдмунда послать, чтоб купил в колбасной обрезков? Здесь немочка молодая глазком его пометила. А как же! В северном духе мужчина. Викинг! Аполлон, вылепленный из творога!

Эдмунд засмеялся.

— А что? Разве плох?

— Для нее, видимо, неплох. Розовеет, как пион. Книксен за книксеном: «О, герр Вер-ри-га! Что вы?!» Вот женишься — мы к тебе в гости придем, а ты сидишь, кнастер куришь. Детей вокруг уйма. А под головой подушечка с вышивкой «Morgenstunde hat Gold im Munde» — у раннего, стало быть, часа золото в устах.

— А он все равно до полудня дрыхнет, — поддержал Виктора Валерий.

— Я и говорю. И вот он нас угощает. Одно яблоко разрезано на кусочки и по всей вазочке разложено, чтоб больше казалось.

Верига не обиделся. Потянулся и гулко ударил себя в грудь.

— Скудная у вас, хлопцы, фантазия, чахлая. И юмор такой же. А жизнь ведь богаче. Полнокровная она, хохочет, шутит, жрет. Не с вашими мозгами выше ее подняться. Захожу я туда и важно так говорю: «Фунт колбасных обрезков для моей собаки». А она мне: «Вам завернуть или здесь будете есть?…» Вот как! А вы лезете с постным рылом…

Все захохотали.

— Вот что, хлопцы, — сказал Алесь, — оставьте вы этот полтинник на завтра.

— У меня принцип: ничего не откладывать на завтра, кроме работы, — возразил Верига.

— Нет, серьезно. Идемте ко мне. Поужинаем, посидим, поговорим.

— Неудобно, — сказал Кастусь. — Только приехали — и нa тебе, целая шайка.

— А не есть удобно?

Все смущенно переглядывались.

— Ну, бросьте вы, в самом деле. — Алесь покраснел: началось. — На последней станции Кирдун купил живых раков. «Диво, кума, а не раки. Одним раком полна торба… и клешня вон торчит».

Верига обвел всех глазами и облизнулся.

— Он к тебе теперь всегда ходить будет, — сказал Виктор. — Зайдет — и по-русски: «Есть есть?» А ты ему: «Есть нет».

Хлопцы мялись, но начали сдаваться.

— Так, говоришь, и раки? — спросил Верига.

— И раки.

— А к ракам?

— Как положено. Белое вино.

— Белое?

— Белое.

— Хлопцы, — простонал Верига, — хлопцы, держите меня! Держите меня, потому что я, кажется, не выдер-жу.

— Вот и хорошо, — сказал Алесь. — Идем быстрее.

Они шли невской набережной. Где-то далеко за спиной звучали голоса остальной компании. Все нарочно отстали, чтоб оставить друзей вдвоем.

— Вот и все, что я могу тебе рассказать, — окончил Алесь. — Такие, как Кроер, чтоб меньше земли мужик получил бесплатно, вредят проекту отца. Заранее отнимают у холопа половину надела да ему же за деньги сдают «в аренду». Потери никакой. А после освобождения скажут: «Держи, мужик, половину надела и не вякай…» А отцу: «Маршалок, извините, но последние годы они этой половиной не владели. В аренду брали». Дед на таких понемногу жмет, но все равно трудно.

— Ничего, — сказал Кастусь, — больше людей косы возьмет, когда начнется бунт.

Звонко раздавались шаги. Стремилась к морю могучая река. Над городом лежал светло-синий, почти прозрачный вечер.

— У Мстислава мать умерла, — сказал Алесь. — Болела давно. Вечно на водах. Остался он восемнадцатилетним хозяином. Но сделать пока ничего не может. Немного не хватает до совершеннолетия.

— А что он должен сделать?

— То, что и я, когда хозяином стану. Отпустить на волю людей.

— Думаешь, позволят?

— Могут не позволить. Здесь уж так: сделал и ожидай выстрела.

— Вот то-то оно и есть.

Они шли обнявшись.

— Как с моей просьбой? — спросил Кастусь.

— Я поговорил со всеми хлопцами из «Чертополоха и шиповника». Они думают по-прежнему. Братство не распалось.

— Хорошо!