Граждане - Казимеж Брандыс

В домах Краковского Предместья уже было темно, только гостиница «Бристоль» сияла огнями. У входа ее стояли в ряд автомобили, и огни отражались в никелевых частях и лакированной поверхности кузовов.

«К чему я, собственно, стремился? — корил себя Павел, стоя в тени дерева напротив «Бристоля». — К тому, чтобы когда-нибудь подкатывать сюда в предоставленной мне машине? Псякрев! Хороши мечты коммуниста!»

Он дошел до жестокости в расправе с самим собой, находил в ней какое-то неистовое удовлетворение. Теперь, когда он зашел так далеко, он хотел сделать окончательные выводы. Чуть не с ненавистью смотрел он на автомобили у подъезда. На некоторых были опознавательные знаки иностранных посольств. — Вот кому я уподобился! — прошипел Павел при виде блестящего лимузина с американской регистрационной табличкой. Шофер его в эту минуту открывал дверцу двум мужчинам, вышедшим из гостиницы.

«Неправда, — тут же вступился за себя Павел. — Я ведь этого не хотел!»

Но он был уже во власти сурового озарения, которое помогло ему увидеть всю лживость его «правды». Он понял, что в конце его неверного пути стояли такие вот люди, и путь этот привел бы его к ним, если бы он продолжал идти слепо, видя только себя одного. Они, как волки на распутье, подстерегали каждого, кто сбился с дороги.

Павел отшатнулся, ослепленный светом фар. Машина повернула к Новому Свету.

— Что я с собой сделал? — шептал он. — Что я сделал!

От Польского театра вереницами шли люди. Только что окончился спектакль «Коварство и любовь». Над деревьями сверкнула голубая искра троллейбуса, раздался шум шагов по асфальту. Павел вздохнул с облегчением: он был уже не один. Как хорошо, что именно сейчас подошли люди! Он вышел из тени и направился к ним. Страстно захотелось услышать человеческий голос, коснуться чьей-нибудь руки. Он остановился рядом с какой-то парочкой у афишного столба. До него долетели слова: — Говорят, это очень занятный фильм, надо сходить. — С зеленоватого фона плаката, на котором лежали тени листьев, смотрело лицо «Верноподданного». Павел долго вглядывался в него. «Ну, и ловко же ты меня надул!» — подумал он с удивлением. Ветер шевельнул листья, лицо на плакате дрогнуло, и Павлу померещилась на этом лице снисходительная улыбочка Лэнкота. Он отступил на шаг и, набрав полный рот слюны, плюнул на плакат прямо в глаза «Верноподданному».

В тот самый вечер Михал Кузьнар добился, наконец, разговора с Русином. В течение многих дней он звонил по утрам в министерство и мрачно выслушивал ответ, что Русина нет или что он на совещании. И только сегодня секретарша сказала со вздохом: — Соединяю… — и через секунду в трубке раздался знакомый деревянный голос.

— Кароль! — крикнул Кузьнар, услышав его. — Мне нужно с тобой повидаться! Немедленно! По нашему общему делу, понимаешь? Сейчас же!

Русин спокойно объяснил, что сейчас никак нельзя, и, подумав, предложил ему прийти вечером, к восьми.

— В это время у нас уже тихо, и мы с тобой сможем потолковать.

В приемной действительно царила тишина, только из коридора доносились голоса уборщиц. В открытое окно веял сухой и теплый ветер из ближайших парков и скверов. Кузьнар сел на стул у двери, обитой кожей, и не сводил глаз с секретарши. Каждую минуту тихонько звонил какой-нибудь из телефонов, — и секретарша, сняв трубку, говорила вполголоса: — Слушаю, товарищ, — потом нажимала кнопку и соединяла начальника с кем-нибудь другим, а Кузьнар в ярости сжимал кулаки. Наконец, после одного из таких телефонных звонков она сказала: — Товарищ Русин просит извинить его, он скоро освободится.

Кузьнар неприветливо кивнул головой и достал из пачки папиросу. Некоторое время он вслушивался в едва уловимые отголоски, свидетельствовавшие о том, что, несмотря на поздний час, во всем учреждении еще идет работа. Потом встал и заходил взад и вперед по комнате мимо секретарши.

С того дня как Кузьнар, еще больной, вскочил с постели и велел Курнатко везти его на стройку, положение там не изменилось и окончательное решение все еще не было принято. Работу прекратили, вся территория, где почва оказалась сырой, лежала заброшенная. Когда Кузьнар приехал и вылез из «победы» перед бараком дирекции, его встретили молчанием. Вместе с Тобишем и Гнацким он обошел котлованы, в которых пенилась грязная желтоватая жижа. Никто из них не говорил ни слова, и в тишине Кузьнар слышал только глухое шлепанье собственных башмаков. Ободренные тишиной вороны снова налетели со стороны леса, возбужденно каркая. Рабочие у забора грелись на солнце, некоторые сидели под навесами складов и мастерских. Кузьнар словно ощущал у себя на спине равнодушные и недоверчивые взгляды десятков людей и при каждом движении обливался потом. Из вырытых под фундаменты котлованов несло душной, гнилой сыростью, земля имела какой-то больной вид. В размокшей глине валялись отсыревшие доски. Кузьнар и его спутники остановились неподалеку от бездействующего насоса, и брошенный Тобишем окурок зашипел в воде. — В-вот. С-сами видите! — сказал Гнацкий, вертя головой на длинной шее. Он начал было рассказывать Кузьнару о выводах обследовавшей стройку комиссии, которая должна была на другой день дать официальное заключение, но после первых же слов умолк.

— Да, трудно было это предвидеть, товарищ, — добавил он шопотом.

Кузьнар глянул на него исподлобья и ничего не ответил. Они вернулись к бараку. Сидевшие на ступеньках каменщики поднялись, отряхивая пыль со штанов. Когда рабочие увидели Кузьнара, несколько человек приподняли шапки, а те, кто сидел на солнце под забором, встали и медленно подошли поближе. Слышен был скрип каждого комка земли под башмаками. Даже глухой и слепой не мог не почувствовать, что ритм строительства грубо нарушен. Со всех сторон взывала могильная тишина долгого бездействия.

В конторе Кузьнар застал Шелинга и Боярского. Маленький инженер ходил из угла в угол и встретил Кузьнара неопределенным жестом, который как бы говорил: «Только тебя тут не хватало!»

— Вам в постели надо лежать, — проворчал он. — У вас вид, как у выходца с того света.

— Да ты сядь, — сказал Тобиш от окна. — Устал, наверное.

— В-вот, теперь вы с-сами видели, — опять протянул Гнацкий. — Пока все у нас приостановлено.

Кузьнар сидел бледный, весь в поту. Смотрел в окно через плечо Тобиша. Черные точки мелькали в воздухе над пустынной территорией стройки. «Вороны», — подумал он рассеянно. Потом обвел глазами всех четырех мужчин, находившихся в комнате, хотел спросить: «Что же, значит — конец?», но не в силах был разжать крепко стиснутые губы. Он поискал глазами графин с водой. Шелинг, внимательно всматриваясь в его лицо, налил стакан и подал.

— Еще? — спросил он, когда Кузьнар залпом выпил воду.

Тот молча кивнул головой. За окном слышался певучий голос Курнатко, разговаривавшего с рабочими.

— Мы не хотели тебя тревожить, — начал Тобиш, уставившись в какую-то точку на полу. — Все равно ты ничем помочь не можешь. А этот твой шофер — баба, разболтал все. Не следовало тебе вставать с постели!

— А как люди? — глухо спросил Кузьнар, махнув рукой в сторону окна.

Тобиш ответил не сразу. Его худое лицо потемнело, словно на него набежала тень.

— Завтра будет общее собрание, — промолвил он тихо. — Всех созовем, и надо будет сказать им прямо… — Он умолк, не докончив фразы.

— Ага, прямо… — повторил за ним Кузьнар.

— Чья это там собака? — крикнул вдруг Шелинг, останавливаясь посреди комнаты. — С ума можно сойти!

За окном слышен был визг и тявканье. Кто-то звал: — Нора! Норка!

— Они ведут себя так, как будто им все безразлично, — сказал через минуту Гнацкий. — Во всяком случае, большинство.

— Это собака Пабианского, — пояснил Шелингу инженер Боярский, выглянув в окно. — Прибежала за ним из Зеленки. Она всегда бежит за велосипедом.

Шелинг присел на край стола и о чем-то размышлял, уставив свои очки на Кузьнара и выпятив нижнюю губу.

— Сейчас опять заведет свою песню насчет болот, — шепнул Боярский Гнацкому. — Я ухожу.

— Кузьнар, — медленно начал Шелинг. — Я знаю, что вы сильный человек, и не собираюсь золотить пилюлю. Должен вам сказать — это для каждого из нас было, как удар по голове. Да, вы слышите, что вам говорят? Удар по голове. Конечно, что касается меня…

— Ну, теперь пойдет про болота! — пробормотал себе под нос Боярский.

Шелинг посмотрел на него, как разъяренный тигр.

— Какие болота? — прошипел он. — Что вы сочиняете, Боярский? Никогда я не говорил ни о каких болотах, это у вас галлюцинации слуха. Так вот, коллеги, я хотел сказать, — продолжал он через минуту, — что лично я к иллюзиям не склонен. Я потомок людей, закаленных Сибирью, и заявляю прямо: у нас один шанс из ста. Весь вопрос в том, стоит ли хвататься за этот единственный шанс. Не знаю, как вы, а я люблю риск. Мой дед сорвал даже однажды банк в Монте-Карло. Но легче сорвать банк, чем вдолбить что-нибудь в тупые башки наших бюрократов. Кузьнар, чувствуете вы себя в силах за это взяться? Никаких иллюзий, point de reveries! Это будет такая борьба, какая вам и не снилась. Увы, Маркс не предвидел, ктό может засесть в кабинетах в период построения социализма. Говорить дальше или не стоит?