Перегрузка - Артур Хейли

Он вознамерился именно так и сделать. Подобно той крысе он даст еще одно, последнее сражение и, если потребуется, умрет, как и жил, воюя против ненавистной системы. Георгос решил: он взорвет важнейшую часть электростанции “ГСП энд Л”. Именно таким путем можно было добиться максимального эффекта. Его планы вырисовывались. В их основу ложились те акции, которые он намеревался предпринять с помощью других борцов за свободу до того, как подвернулась идея Дейви Бердсона о взрывах на собрании НИЭ. Теперь Георгос восстанавливал первоначальный план, хотя ему и придется осуществить его в одиночку. Прежде всего ему нужны были колеса. Он бросил красный грузовик службы противопожарной безопасности, потому что его засекли. Теперь грузовику требовалась замена.

О покупке автомобиля каким-либо путем не могло быть и речи. Во-первых, это было слишком рискованно. Во-вторых, у него не хватило бы денег, потому что основная часть средств из кассы “Друзей свободы” осталась в доме на Крокер-стрит. Так что единственной возможностью было вернуть свой “фольксваген”, который, возможно, еще не был обнаружен этими свиньями.

Он держал свой фургон в частном гараже неподалеку от Крокер-стрит. Осознавая весь риск, но стремясь опередить полицию, Георгос пошел в гараж в то же утро, стараясь идти в основном переулками.

Он добрался без происшествий, заплатил владельцу гаража то, что был должен, и вывел оттуда фургон. Никто не задавал ему вопросов, и никто не останавливал его на обратной дороге в Норд-Касл. Уже к середине утра “фольксваген” был надежно спрятан в запирающемся гараже, примыкающем к тому дому, где он скрывался.

Ободренный успехом, Георгос рискнул выбраться из дома после того, как стемнело, чтобы купить продуктов и вечерний выпуск “Калифорния экзэминер”. Из газеты он узнал, что репортер по имени Нэнси Молино дала описание его “фольксвагена” и что полиция ищет его. На следующий день в газетах появилась заметка, из которой следовало, что полиция побывала в гараже всего через полчаса после того, как Георгос его покинул.

Зная, что описание фургона разослано повсюду, Георгос не осмеливался даже подходить к гаражу. Но теперь он воспользуется автомашиной, она нужна ему лишь единожды — для того, чтобы выполнить свою последнюю миссию.

Существовали еще кое-какие причины, по которым ему был необходим “фольксваген”.

Одна из них заключалась в том, что в фургоне под полом было потайное отделение. В нем, тщательно упакованная в пенорезине, чтобы предотвратить вибрацию, находилась дюжина цилиндрических бомб, каждая — с водно-гелевой взрывчаткой и часовым механизмом.

В фургоне были также маленькая надувная резиновая лодка в плотной упаковке, в которой Георгос и купил ее в магазине спортивных товаров месяц назад или раньше, и специальный дыхательный аппарат для подводного плавания, купленный примерно в то же время. Все это требовалось для смелой атаки, которую он теперь замышлял.

После того как он угнал фургон с Крокер-стрит, Георгос несколько раз покидал квартиру после наступления темноты, чтобы купить продукты. При этом он никогда не ходил в один магазин дважды. Он также надевал легкие перчатки, чтобы скрыть руки, и, пытаясь слегка изменить внешность, сбрил усы.

Сообщения газет о “Друзьях свободы” и о взрывах в отеле были важны для него не только потому, что ему нравилось читать о себе, но и потому, что они давали возможность быть в курсе действий полиции и ФБР. Несколько раз упоминался брошенный грузовик службы противопожарной безопасности, обнаруженный в Норд-Касле, но были также и предположения, что Георгосу как-то удалось ускользнуть из города и что он теперь на востоке. В одном сообщении утверждалось, что его видели в Цинциннати. Хорошо! Все, что отвлекало внимание от того места, где он действительно находится, было ему на руку.

Читая “Экзэминер” в тот первый день, он с удивлением обнаружил, как много было известно о его собственной деятельности репортеру Нэнси Молино. Из последующих ее материалов он понял, что именно Иветта, каким-то образом узнавшая о его планах, выдала его. Без этого предательства сражение в отеле “Христофор Колумб” стало бы великолепной победой “Друзей свободы”, а не бесславным разгромом, каким оно обернулось, — так ему казалось, во всяком случае.

Георгос должен был ненавидеть Иветту за это. Однако он ни тогда, ни позже ненависти не чувствовал. Более того, иногда он ощущал свою вину перед ней, в том числе и за ее смерть на Одиноком холме (об этом он тоже прочитал в газетах).

Невероятно, но ему недоставало Иветты.

Возможно, думал Георгос, потому, что подходит к концу отпущенное ему самому время, он становился сентиментальным и глупым. Его утешала лишь мысль о том, что никто из друзей-революционеров никогда не узнает об этом.

Газеты сделали кое-что еще, они глубоко копнули его биографию. Предприимчивый репортер разыскал в Нью-Йорке запись о рождении Георгоса и узнал, что он был незаконным сыном бывшей греческой кинобогини и богатого американского плейбоя по имени Уинслоу, внука основателя автомобильной промышленности.

Понемногу на свет всплывало все.

Кинобогиня не хотела признавать, что у нее есть ребенок, опасаясь навредить своему кинообразу юной девушки. Плейбой же заботился лишь о том, как бы избежать осложнений и ответственности.

Поэтому Георгоса держали подальше от глаз, и в разные периоды детства его последовательно направляли к приемным родительским парам, но никого из них он не любил. Имя Арчамболт он получил по линии семьи его матери.

К девяти годам Георгос однажды видел своего отца и всего три раза свою мать. Больше они не встречались. Будучи ребенком, он с неудержимой решительностью стремился к своим родителям, но они столь же решительно предпочитали не знать его.

Оглядываясь назад, можно было сказать, что у матери Георгоса совести было побольше, чем у его отца. Она по крайней мере посылала Георгосу немалые суммы денег через одну афинскую юридическую фирму. Эти деньги позволили ему поступить в Йель и получить степень, а позже финансировать “Друзей свободы”.

Бывшая киноактриса, внешность которой теперь была далеко не божественной, изобразила потрясение, когда репортеры сообщили ей, на какие цели использовалась часть ее денег. Парадоксально, но ей, казалось, нравилось внимание, которое привлек к ней теперь Георгос, возможно, потому, что она жила в неизвестности в неряшливой квартире в окрестностях Афин и много пила. Она также была больна, но не хотела обсуждать природу своего недомогания.

Когда деятельность Георгоса ей описали в деталях, она сказала:

— Это не сын, это злой зверь.

Тем не менее, когда женщина-репортер спросила ее, не считает ли она, что Георгос стал “зверем” из-за ее пренебрежения им, бывшая актриса плюнула ей в лицо.

В Манхэттене постаревший плейбой, отец Георгоса, несколько дней увиливал от прессы. Потом, когда один репортер обнаружил его в баре на Пятьдесят девятой улице, он сначала отвергал любую связь с греческой кинозвездой и уж тем более свое отцовство. Когда же ему показали документальные подтверждения того, что Георгос — его сын, он пожал плечами и сделал заявление:

— Мой совет легавым — пристрелить на месте этого ублюдка.

Георгос как должное принял комментарии своих родителей. Ничто не удивило его, но они усилили ненависть ко всему окружающему.

В последнюю неделю апреля Георгос решил, что настало время действовать. Его подстегивала мысль о том, что невозможно скрываться до бесконечности. Два дня назад, покупая продукты в маленьком универсаме, он поймал на себе пристальный взгляд какого-то посетителя. Георгос поспешно покинул магазин. Но он учитывал и другое: те, кто слышал о нем и видел его фотографии, должны были к этому времени подзабыть его внешность.

План, который разработал Георгос, заключался в том, чтобы взорвать огромные водяные насосы охлаждения на электростанции “Ла Миссион”, на той самой, где примерно год назад, прикинувшись представителем Армии спасения, он взорвал бомбу, повредившую энергоблок, который газеты называли Большим Лилом. Он узнал об этих насосах, когда изучал справочники по энергетике, чтобы определить, где “ГСП энд Л” будет наиболее уязвима. Он также посетил Школу инженеров Калифорнийского университета в Беркли, узнав, что там чертежи “Ла Миссион” и других установок доступны всем.

И все-таки теперь, понимал он, шансов проникнуть на “Ла Миссион” у него почти не было: охрану станции наверняка усилили. Но “почти” не значит “совсем”. Хорошенько все подготовив и при большом везении, он все же мог проникнуть в насосное помещение. Одиннадцать массивных мощных насосов, находившихся там, были важны для работы пяти энергоблоков, включая Большого Лила. Разрушив их, он на месяцы вывел бы из строя всю электростанцию.

Это было бы все равно что перерезать “дорогу жизни”.