Медовый месяц - Сьюзен Филлипс

Эрик отодвинул свою тарелку.

— Я встречался с твоим агентом, и у меня есть несколько присланных мне сценариев. На днях собираюсь принять решение относительно твоего первого проекта. — Голос был резок, тон деловой, в нем не было и следа клоунского веселья.

Она перестала есть.

— Я хотела бы кое-что сказать по этому поводу.

— Не сомневаюсь, что хотела бы, но мы об этом не договаривались.

— Ты не терял времени даром.

— Ты должна мне много денег. Хочу, чтобы ты знала заранее, что я не собираюсь выбирать комедию и эта роль не имеет никакого сходства с Дженни Джонс.

Она встала и схватила свою тарелку.

— Но я больше ничего не умею делать, и ты это знаешь.

— Ты была великолепна, играя принцессу.

Она подошла к раковине и открыла кран. Ей не хотелось говорить с ним о принцессе и вообще о том, что произошло между ними сегодня. День был слишком хорош, и ей ни за что не хотелось его портить.

— Это одна и та же роль, — сказала она, надеясь положить конец спору.

— Даже не близко. — Он принес свою тарелку и поставил ее в раковину.

Она обдала ее водой из-под крана.

— Конечно, одна и та же. Ведь Дженни — это я, да и принцесса тоже.

— Это примета хорошего актера — вместо того чтобы пытаться создать образ, используя внешние данные, лучшие актеры создают образы, используя разные стороны своей личности. Именно так ты сыграла Дженни, и то же самое произошло сегодня.

— Ты ошибаешься. Дженни — это не просто часть моей личности. Дженни — это я сама и есть.

— Если бы это было правдой, ты никогда бы не вышла замуж за Дэша.

Она стиснула зубы, не желая увязнуть в споре. Он подошел к столу.

— Подумай обо всех тех баталиях, что происходили между тобой и режиссерами на протяжении нескольких лет. Я могу напомнить множество случаев, когда ты жаловалась по поводу того, как построены диалоги, или по поводу отдельных действий, говоря, что Дженни так не поступила бы.

— А также то, что я едва ли когда-нибудь выигрывала те баталии.

— Именно об этом я и говорю. Тебя заставляли произносить диалог так, как он был написан. Ты делала все, что предписывал сценарий. И это была не ты.

— Ты не понимаешь. — Она выкручивалась, пытаясь возражать ему. — Я пыталась. Я прочла вслух множество разноплановых ролей, и я кажусь себе в них ужасной.

— Это меня не удивляет. Ты, вероятно, играла, вместо того чтобы жить. Возьми какую-нибудь из тех ролей снова, но на этот раз не старайся изо всех сил. Не играй. Просто живи. — Он сел на стул с прямой спинкой, стоявший у стола, и вытянул ноги, не гляди на нее. — Я почти принял решение относительно участия в телевизионном мини-сериале, который тебе был предложен. Действие происходит во время второй мировой войны.

— Если я не получаю роль преданной, как собачонка, женщины с Юга, которую воспитал разорившийся наездник родео, меня это не интересует.

— Ты играла бы фермершу из Северной Дакоты, которая связывается с заключенным из лагеря для интернированных японцев, примыкающего к ее землям. Герой, молодой американец японского происхождения, — врач из этого лагеря. Муж этой фермерши сражается в южной части Тихого океана; у ее единственного ребенка смертельно опасная болезнь. Это хорошая мелодрама.

Хани посмотрела на него ошеломленно:

— Ничего подобного я сыграть не смогу. Фермерша из Северной Дакоты. Ты, должно быть, шутишь!

— Исходя из того, что я видел, ты можешь сыграть все, на что настроишься. — Он уставился в переднее окно прицепа, обращенное к «Черному грому».

— А ты, я смотрю, взялся за мои дела серьезно?

— А ты еще не поняла? Чем бы я ни занимался, я отдаюсь этому без остатка.

— Это уж точно, если судить по сегодняшним твоим делам. — Слова выскочили у нее прежде, чем она успела подумать.

Лицо Эрика приобрело жесткое выражение, словно она нарушила какую-то договоренность, и, когда он заговорил, в его голосе послышались циничные нотки:

— Ты что, действительно увлеклась этой клоунской рутиной?

Внутри у нее все похолодело.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Больше всего мне понравилось, как ты выступала там, в больнице, и делала вид, что все происходит на самом деле. — Он откинулся на стуле и усмехнулся. — Боже, Хани, ты действительно разыгрывала из себя дуру.

Боль внутри нее разрасталась. К чему бы он ни прикасался, все сразу чахло и становилось уродливым.

— Не надо так, Эрик.

А он все продолжал атаковать, как будто только и ждал этого случая. Уж на этот-то раз он нападет первым.

— Да кто ты такая? Двадцати пяти — двадцати шести лет от роду. А я актер, дорогая. Один из лучших. Иногда мне становится скучно, и я занимаюсь с детишками. Но это все ерунда, и я не думал, что ты так в ней увязнешь.

У нее застучало в голове, и стало совсем плохо. И как только такой физически совершенный человек может становиться настолько отталкивающим?

— Ты лжешь! Было совсем не так.

— У меня для тебя кое-какие новости, дорогая! Не существует ни Сайта-Клауса, ни пасхального кролика, ни волшебных клоунов. — Он вытянул ноги еще дальше и бросился в атаку, чтобы полностью лишить ее способности сопротивляться. — И лучшее, на что ты можешь надеяться в этой жизни, так это набить брюхо и хорошо потрахаться.

Она втянула в себя воздух. Его верхняя губа глумливо скривилась, и он осматривал ее с головы до ног, словно шлюху, которую собирался купить на ночь. Перед ее взором промелькнули все экранные негодяи. Все они сидели перед ней сейчас, мрачные, наглые, жестокие, — скрестив руки, вытянув ноги.

Все экранные негодяи.

И в этот момент сквозь дымный экран она поняла, что он выкинул очередной набор своих актерских трюков. Он уже играл другую роль. Взгляд Хани проник сквозь напускную наглость, и она необычайно отчетливо увидела там боль, которая была так похожа на ее собственную боль, что весь ее гнев исчез.

— Кое-кому надо бы помыть свой рот с мылом, — тихо сказала она.

— Как бы не так, — усмехнулся он. Она заговорила шепотом:

— Оставь это, Эрик.

Он увидел сострадание в ее глазах, вскочил со стула и с болью выкрикнул:

— Так чего же ты от меня хочешь?

И не успела она ответить, как он схватил ее за плечо и развернул лицом в глубь трейлера, к спальне.

— Не беспокойся, я уже знаю. — И легонько подтолкнул ее. — Пойдем.

— Эрик… — Только тогда она ясно поняла, что он собирается сделать. Повернувшись к нему, она посмотрела в лицо, недавно искаженное цинизмом, и поняла, что не сердится — ведь это была лишь роль.

Ему хотелось, чтобы она послала его к черту, вышвырнула из трейлера, из своей жизни, обозвала последними словами. Ему хотелось, чтобы она смогла сделать за них двоих то, над чем сам он был не властен, — сдержать ту загадочную силу, что притягивала их друг к другу. Но декабрьская ночь по ту сторону серебристой скорлупы трейлера была бесконечна и пуста, и она не смогла выгнать его туда.