В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г. - Сергей Снегов

Я подключил машину в сеть, подвинул ногой пуфик.

Переделка Наавы была ничтожной: впаяли в схему дополнительные блоки памяти да свели многочисленные жилы, змеившиеся когда-то к узлам корабля, в один кабель, напрямую связанный с Информаторием.

Сначала ожил фасеточный глаз, будто Наава невесело подмигнула половиной лица. Осторожные точки забегали в многоцветий зрачков второй «фасетки». Полыхнул и погас колоратор — словно бы распахнулся на миг безмолвный рот. Глухим вздохом прошелестел сигнал проверки:

— Раз. Два. Три. Раз… Раз… Кто вы?

Конечно, голос у нее был женский. Живой, едва заметно картавящий. И проникновенный, как у кинозвезды. Интересно, а логика у нее тоже женская?

— Простите, что-то мешает в левом боку… Молектроника? Это ново для меня, раньше такой не было.

Суммирую. Ух, щекотно… Сейчас притерплюсь. Современная информация… Зачем? Я ведь так безнадежно устарела за сто десять лет!

Я молчал, давая ей возможность высказаться. Наава перераспределила огоньки в зрачках — будто повела взглядом по стенам:

— Вещи у вас немногословны. Это кабинет? Все уставлено древностями, книгами. И ничего для исследований. Вы — писатель?

Что ж. Она была недалека от истины.

— Историк. Специализируюсь на двадцатом — двадцать первом веках.

— Специалист? — подхватила она с издевкой. — Значит, вы ничего об этих веках не знаете.

— Остальные знают еще меньше.

— Это вас кое-как оправдывает.

— Надеюсь, с твоей… с вашей помощью…

— Говорите «ты» — не обижусь.

Я набрал полную грудь воздуха:

— Раскрой людям тайну «Тополя»!

— Никакой тайны, два несчастных человека… Но я этого не понимаю… — Последние слова Наава прошелестела убывающим трагическим шепотом. И добавила вполне деловито: — Читайте отчет.

— Читал, а толку-то? Пропуски, паузы, будто впоследствии подчищено. Скажи на милость, ну почему звездолет не смог разогнаться?

— Цитирую: «Необратимый процесс. Катапультирован реактор. Сто лет инерционной орбиты! Будем держаться. И надеяться. Прощайте, люди. Прощай, Земля. Командир Эдель Синяев. Второй пилот Максим Радченко».

— Кстати, Радченко ведь был стажером?

— Командир считал. Мак выдержал экзамен.

— И два пилота растерялись в простейшей ситуации? Нет, тут что-то не так. Убежден, ты знаешь чуточку больше, чем говоришь.

— Больше, меньше — какая разница? Вы и сами отлично вызубрили отчет… Истина принадлежит м н е. Моей памяти.

— Нет. Каждому человеку и всему человечеству.

— Интересно, где человечество было век назад. Впрочем, вы, белковые, никогда не отличались быстродействием…

— Однако, поверь, почти не страдали от этого. Ведь у нас есть вы, кристаллические!

— Я ничего не понимаю в истории «Тополя». Цепь безрассудств и отсутствие логики.

— Машинной.

— У этих двоих и вашей человеческой не хватало… Они… — Наава сделала эффектную паузу. — Они даже дрались. Он его — р-раз! А тот рукой выпад — и ладонью по горлу!

Цветовое пятно в экране колоратора собралось в пятачок и почти притухло — Наава скорбно поджала «губы». Хотелось бы мне знать, кто обучал ее провинциальной мелодраме. По-моему, предки излишнее значение придавали эмоциональной окраске информации. Без нее вычислительные машины почему-то считались обделенными.

— Послушай, ты бы не могла объяснить, из-за чего… — я поискал слово, — вся эта кутерьма?

— Не могли разделить биостат. Он мог спасти только одного.

— Неустойчивая психика? Странно. Оба прекрасно справились с тестами общей совместимости.

— На Земле!

— Какая разница? Для тренированного-то экипажа?

— Космос — вот единственный и надежный тест человечеству! — с пафосом воскликнула моя, мягко выражаясь, не очень уравновешенная собеседница.

Положительно, разговор не получался. Но я решил дожать:

— А ты, прости, не ошибаешься?

— Исключено. Оба вели дневники.

— Которые хранятся в твоей мнемотеке?

— В чьей же еще? Два электронных мозга на корабле — слишком большая роскошь.

— Они не догадывались, что вели записи в одну тетрадь, чуть ли не на одну страницу?

— Им было не до того. Каждый слушал только себя…

Разговор опять иссяк. Задумавшись, я откинулся на пуфике, заложил руки за голову, прихватил сцепленными пальцами волосы на затылке и машинально подергивал их, словно пробуя прочность шевелюры. Гляжу, моя Наава изумленно «распахивает» свои трагические «фасетки» и ни с того ни с сего начинает светиться, рдеть, пылать румянцем (других слов не подберу!), улыбается полным спектром весенней зелени и, слегка заикаясь, лепечет:

— Ладно, специалист. Слушайте. Может, и я наконец чего-нибудь пойму!

Степь дышала легко и тревожно. Недавно окончился дождь. Заходящее солнце продавило линию горизонта, сплющилось и затанцевало в струйках марева, как кипящая водяная капля на раскаленной плите. Воздух томился ожиданием — казалось, из-за мезозойских холмиков, под которыми упрятан комплекс наземного обслуживания, вот-вот выползет гребень флегматичного бронтозавра…

«А студент не торопится», — подумал командир, посмотрев на часы. За его спиной по-живому прислушивался к зову первобытной степи «Тополь». Сколько парсеков они уже истопали вместе! И вот последний полет.

Пилоту предписан заслуженный отдых, корабль детишкам на потеху выставят где-нибудь в углу дворовой площадки. А ведь мог бы еще ходить: крепко их строили в наше время! В свой последний полет командир пришел, как всегда, за четыре часа до старта и успел облазать все хитрые закоулки корабля. Будь его воля, он бы и броню магнитопластика сдвинул, чтоб хорошенько прозондировать реактор. Не то чтобы он не доверял автоматам. Просто не мог улететь, самолично не опробовав работу всех механизмов. Теперешняя молодежь впархивает в кабину секунда в секунду, пристегивается к креслу и, отключившись от Земли, мгновенно сживается с пустотой и звездами. Иногда Эдель побаивался этих «звездных мальчиков», без отрешенности и фанатизма перешагивающих комингс корабля и холодно задраивающих за собой люк, который его, Эделя Синяева, прозванного журналистами гением Малой Вселенной, немедленно отрезает от мира и оставляет наедине с Космосом, а значит, с самим собой: для него Космос так и не стал привычкой.

В звездоплаватели Эдель пришел уже прославленным на весь мир. «Человек-компьютер», «Живым сквозь пламя», «Руки, усмирившие взрыв», «Оседлавший ракету» — господи, чего только в свое время не прокричали о нем газеты. А все было гораздо проще.

В семнадцать лет Эдель еще не помышлял о Космосе. Он отлично водил тяжелые грузовозы и в шестимесячную послешкольную практику попросился на полигон потому, что не хотел расставаться с машинами.