Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Зацепка, однако, была не очень весомой. Иосиф Виссарионович поосторожничал, в дело вмешиваться не стал, не высказался ни «за» ни «против». Известный полководец гражданской войны оказался в странном положении, вроде бы арестованный, но не совсем… Открытого суда над ним не было, где-то в верхах решили на время отправить Гая из столицы в провинцию, в Ярославль, изолировать от коллег, от любопытствующей публики. Ну и близко — сразу можно вернуть в Москву, если ситуация изменятся.

Везли Гая в обычном пассажирском вагоне с символической охраной. Что за охрана — судите сами. Оставив пальто в купе, Гайк Дмитриевич пошел в туалет. Как раз в то время, когда поезд огибал по крутой дуге гору неподалеку от станции Берендеево. Здесь поезд всегда замедляет движение. Или знал Гай об этом, или предупредили его: именно на том месте он выбил ногой стекло в туалете и выпрыгнул из вагона. Не выдержал, значит, восточный человек подневольного положения, возжаждал полной свободы.

Я узнал о побеге от Сталина. Он позвонил среди ночи, сообщил известные ему подробности случившегося и попросил немедленно выехать на место происшествия. Проследить за розыском: чтобы Гая обязательно поймали, но при этом не «наломали дров». Как я понял, не изувечили бы, а тем более не убили. При задержании возможно всякое.

— Какой нетерпеливый, до тюрьмы еще не доехал, а уже сбежал, — ворчливо произнес Иосиф Виссарионович. — Мы хотели как лучше, а он обостряет. Пусть теперь отдохнет в Коровниках,[23] да чтобы охраняли построже.

— Сначала найти надо.

— Пусть ищут быстрее. И поосторожней, — еще раз предупредил Сталин, не желавший, вероятно, вызвать недовольство Тухачевского, Уборевича, Гамарника и других военных руководителей, имевших в ту пору весомый авторитет и значительное влияние.

Я привычно собрал походный чемоданчик.

В Москве почти не ощущалась осень, разве что желтые листья на асфальте говорили о ней, а вот за городом я сразу почувствовал, что кончилось благоприятное время. Смотрел из окна поезда. Утро долго боролось с ночным мраком, да так и не осилило полностью, день стоял сумрачный, мглистый, с затуманенным горизонтом. Оранжевость осинников, изумрудность озимых полей — все краски были неяркими, приглушенными, только конусообразные ели выделялись тем, что выглядели не зелеными, даже не черно-зелеными, а почти черными: от влажности, что ли?

Берендеевская округа накрыта была низкими беспросветными тучами, шел мелкий дождь; как мне сказали, шел с небольшими перерывами уже третьи сутки. Повсюду были лужи, с крыш капало, под сапогами чавкала грязь. В почтовое отделение станции Берендеево, где разместился штаб поимки Гая, грязи нанесли столько, что невозможно было понять, какой там пол. На улицах, вдоль заборов, стояло множество разных автомашин. Начальства всех рангов, от общесоюзного до областного, было столько, а уж рядовых тем более, что можно было подумать: ожидается большое сражение.

О моем приезде знали. Молодой не известный мне начальник из НКВД, с ромбами на петлицах (в это ведомство пришло много новых людей), познакомил с обстановкой. Говорил, как оправдывался: пошли вторые сутки, а беглец не изловлен, хотя делается все по инструкции. Но дожди, мокрядь помешали собакам взять след. А вокруг глухие леса, болотистые топи, недоступные до зимы… Я успокоил начальника: действует, мол, правильно. Взяли под контроль территорию в радиусе пятидесяти километров — дальше до начала поисков Гай уйти не успел бы. Перекрыли дороги, населенные пункты. Проверяются все виды транспорта, опрошены водители, предупреждено местное население. Отпечатаны и раздаются жителям фотографии Гая. А беглец словно в воду канул.

Я ничего не смог подсказать руководителю поисков, посоветовал лишь продолжать начатое. Вариантов могло быть много. Гай человек бывалый. Если успел выбраться из этого района до оцепления, то ищи-свищи ветра в поле. Но это уж не наша забота, пусть занимаются другие. Однако беглец мог затаиться в лесной глухомани, в брошенной избушке, даже в жилом доме у сердобольной крестьянки. Ничего не оставалось, кроме как последовательно, методично обследовать все окрестности. Я лишь предупредил, что Гая надо брать живым и здоровым, без применения чрезвычайных мер. Это предупреждение не очень-то понравилось поисковикам, но я подчеркнул: требование идет сверху, является обязательным. Со строгой персональной ответственностью.

Прошли еще сутки — ничего нового. Нудный дождь, грязь, ругань, раздражение, звонки из наркомата, злые лица. Ну, начальство, засевшее на станции Берендеево, хоть обсушиться, обогреться могло в домах, пообедать и даже выпить стопку за ужином. А каково сотням, тысячам красноармейцев, прочесывавшим от зари до зари болотистые леса, ночевавшим у костров, полуголодным, мокрым, простуженным?! С делом Гая, виновен он или нет, должны разобраться соответствующие органы. А люди-то страдают за что?

Сочувствуя бойцам, томясь бездельем, вспомнил я прием, часто применявшийся в разные времена у разных народов. Не самый, может быть, добропорядочный, но надежный. А вспомнив, обратился к районным властям, чтобы выяснить, в чем особенно нуждается местное население? Мне ответили: в одежде и обуви. Плохо и с тем, и с другим. Я немедленно предложил начальнику с ромбами быстро и широко объявить о том, что гражданин, обнаруживший бежавшего преступника, получит полный комплект одежды: полушубок, шапку, сапоги и костюм. Начальник заколебался, но я объяснил ему, что комплект одежды несравнимо дешевле для государства, чем использование вне казарм нескольких батальонов и сотен сотрудников НКВД, задействованных в операции только на нашем участке. Никто не знает округу, укромные места лучше, чем здешние жители. Если Гай тут — его обнаружат. Если он уже далеко, это не наша вина. Ну, а материальную ответственность за выделение казной комплекта одежды я могу взять на себя. Начальник же обязан за несколько часов всеми средствами оповестить народ о назначенном поощрении. Элементарный расчет был на крестьянскую, на мелкобуржуазную психику: без ощутимой выгоды крестьянин не почешется, пальцем не двинет.

Считаю — сработало именно это. На следующий день к учителю в селе Давыдовском, неподалеку от станции Берендеево, явился корявый, скверно одетый мужичонка. Сославшись на свою серость, малую грамотность, принялся расспрашивать: верно ли, что какой-то убивец сбежал с поезда, теперь его ищут и вроде бы обещали с ног до головы одеть-обуть того, кто на убивца укажет? Не враги ли? Не обман ли от властей? А может, еще и деньги обещаны к одежонке?

Учитель сразу смекнул, что к чему. Сам был заинтересован в скорейшей поимке преступника, считая его опасным уголовником. Боялся за своих учеников, предупреждал, чтобы за околицу не выходили, за опятами, за клюквой в лес не бегали. Ну и нажал учитель на мужичка: «Выкладывай, как на духу!» Тот помялся-помялся и выложил. Ездил он за сеном к дальним стогам. Уже воз навьючил, когда увидел в соседнем стогу лаз, и вроде бы что-то шевельнулось там, в глубине. Колхозник перетрусил и скорее — в село. Никому ничего не сказал, распряг лошадь и отправился к учителю за советом. Ну а тот, естественно, знал, как поступить. Вскоре в Давыдовское прибыла группа захвата. Начальство срочно выехало на дрезине. Оно же, это начальство, на той же дрезине доставило беглеца в Берендеево.

Выглядел Гай скверно. Грязные ботинки, измятые брюки, какой-то бесформенный свитер — даже фуражки не было. Волосы слипшиеся, всклокоченные. Намерзся за несколько суток в стогу, оголодал. Его осторожно спустили на землю, повели, поддерживая с двух сторон. Настолько слаб? Нет, почему-то почти не ступал на левую ногу, волочил ее.

Я возмутился. Улучив момент, сказал начальнику с ромбами:

— Вас предупреждали, — никаких мер воздействия! Что с ногой?

У того исчезло радостное оживление. Ответил торопливо:

— Ничего не было. Он даже вылез сам, не вытаскивали. А ногу повредил, когда из вагона прыгнул. Потому и не ушел далеко.

Бледное лицо Гая выражало усталость и безразличие. Оживился он лишь в ту минуту, когда увидел меня. Мы с ним официально не были знакомы, но несколько раз встречались в служебной обстановке, и он сразу понял, что я тут не случайно. В заблестевших глазах — смущение и надежда. А мне вспомнилось, что испытал я давным-давно, в восемнадцатом году, когда оказался под конвоем у красных, среди совершенно чужих людей, и вдруг узнал в одном из командиров Иосифа Джугашвили. Крепко повезло мне в тот раз.

Гая отвели на почту, дали умыться, вернули брошенные им в вагоне пальто и фуражку, покормили. Врач осмотрел поврежденную ногу и принял необходимые меры. После этого я попросил оставить нас вдвоем. Все вышли. Гай жадно курил, дорвавшись до папирос. Я сказал ему:

— Задам важный вопрос и попрошу ответить искренне. Разговор останется между нами. Знать о нем может только один человек.