Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский

рук, ног и тому подобного, то в былые времена рисовал их много и я. Раз перерисовал почти целый атлас по сравнительной анатомии, но потом вся куча моих рисунков — и копий, и с натуры — затерялась при каком-то переселении[72].

Считая и групповые снимки, я имею тебя теперь в четырех видах, и очень доволен этим. Думаю, что узнал бы тебя с первого взгляда. Как хорошо, что ты побывала в своих родных краях и повидалась со всеми. Боюсь, что внутренняя обстановка наших комнат сильно изменилась во время междуцарствий, которые там случались в 80-х годах.

Ты говоришь, что вспомнила даже и место, где стояли твои игрушки? Можешь себе представить, ведь и я помню, где стояли мои! Помню даже, что когда к нам с Катей взяли первую гувернантку, наша старушка нянька так плакала о нас и так напугала нас будущим учением, что мы попрятали все свои игрушки во флигель, в углу за няниной «лежанкой».

Желал бы я посмотреть на твой домашний зверинец, Груша, и на твои цветники. Большинство семян, которые я вам посылал, хорошо зимуют, а потому ты о них не очень беспокойся. Что же касается до нас, то у нас слишком мало места, чтобы разводить вместе и птиц, и цветники. Одно исключает другое. Да и все это у нас не более и не менее как «здания, построенные на песке»; никогда не можешь сказать с уверенностью, что принесет тебе завтрашний день. Вот почему я предоставил свой уголок, уже несколько лет тому назад, в полное распоряжение величайшему в мире садовнику — природе, и она щедро украшает его такими чудными лопухами и чертополохами, что просто прелесть. Ни одно выхоленное растение не может сравниться с ними по художественной красоте.

Я сильно опасаюсь, Верочка, что теперь, когда я наполнил целую страницу письма такой сухой материей, как содержание моих ученых работ, ты никогда более меня о них не спросишь. Да и поделом, Верочка! Даже и специалист почти ничего не понял бы по моему краткому описанию. Для этого необходимо прочесть всю рукопись, страниц в пятьсот, со всеми ее чертежами и таблицами. Могу сказать только, что занятия эти для меня — вопрос жизни и смерти. Только в то время, когда я отдаюсь им целиком, дни проходят для меня быстро и незаметно; иначе часы тянутся, как недели, да и здоровье сейчас же становится хуже. Вот почему я очень желал бы получить благоприятный ответ. Тогда я с удвоенной энергией принялся бы за окончательную обработку своей новой физико-математической рукописи, которая — по моей собственной оценке — будет интереснее первой, потому что приводит к совсем неожиданным выводам, тогда как идеи о строении вещества, изложенные в прошлой работе, уже сильно подготовлены многими частными исследованиями, хотя и не были никогда развиты последовательно и систематически.

Прощайте, мои дорогие! Крепко обнимаю вас всех. Будьте здоровы и счастливы!

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

18 сентября 1902 года

Милая, дорогая мама, прежде всего целую и обнимаю вас сто раз! Ваши последние письма почему-то сильно запоздали, я получил их только в половине сентября и потому начиная с августа очень беспокоился о вас. Но тем сильнее была моя радость, когда наконец пришла посылка и я узнал, что ваше здоровье было даже лучше, чем в прежние годы.

Верочка пишет, что вы говеете по-прежнему в Никульском, а я уже думал, что бывший Копаньский священник давно присоединил всю нашу усадьбу к своему приходу. Я очень хорошо помню, как мы каждый год ездили в Никульское на Светлое Воскресение и возвращались на заре после службы обратно, зайдя сначала на кладбище поклониться надгробным плитам дедушки и бабушки по отцу. Помню и место около левого клироса, где мы обыкновенно стояли, и даже голоса певчих, а вот теперь еще неожиданно вспомнил и свою первую исповедь, когда мне было только семь лет. Я был так перепуган, что не признал за собой решительно ни одного греха и на разные вопросы священника отвечал, что никогда ни с кем «не ссорился», «не сердился» и «ничем не огорчал своих родителей», так что исповедовавший меня старый отец Иоанн только улыбнулся и сказал мне: «Благословляю тебя, сын мой!»

О моей собственной жизни не могу вам сообщить ничего нового или хорошего…[73] Здоровье мое не хуже, чем в прошлом году. От вялости пищеварения доктор шпигует меня три раза в неделю электричеством. Говорит, что, по мнению берлинских специалистов, это — самое лучшее средство. Микстуры и порошки тоже получаю по-прежнему регулярно и с их помощью живу день за днем, не унывая. Да и по природе я мало склонен к меланхолии, хотя лето это было такое унылое, что хоть кого могло бы вогнать в тоску. Летних дней совсем не случилось в этом году. После весны сейчас же наступила осень, так что даже малина не успела вызреть, а никогда не дозревавшие яблоки не достигли и половины своей обычной величины. Дожди проходили буквально каждый день, и выпало такое количество воды, как будто все тучи Европы и Азии нарочно заходили сюда, чтобы поплакать над нашими головами. Поэтому и заниматься письменными работами приходилось почти все время у себя в камере, а не в своем заросшем лопухами уголке на дворе, как в прежние летние месяцы.

Условия моей жизни, особенно по отношению к научным занятиям, стали складываться тяжелее, чем в прежние годы, когда была только что разрешена наша переписка, и для систематической разработки открытых вопросов науки стало еще более затруднений. Не знаю даже, какие книги появляются на свет Божий по интересующим меня физико-математическим наукам[74]. Однако, несмотря на все, я уже успел окончить свою вторую научную работу, носящую очень длинное название: «Основы качественного физико-математического анализа и новые физические факторы, присутствие которых он обнаруживает в силе тяготения, действиях электрической энергии и других явлениях природы»[75]. Вышло немногим более пятисот страниц, и я переплетал ее как раз в день получения ваших писем. Впрочем, я уже писал вам о ней, так же как и о рукописи «Периодические системы», посланной с разрешения министра на рассмотрение Ник. Ник. Бекетову, как президенту Русского физико-химического общества. Теперь жду только удобного случая, чтобы попросить о передаче и этой моей работы на рассмотрение специалистов, но не знаю, скоро ли это удастся, да и удастся ли вообще. Новая рукопись представляет то преимущество перед первой, что она не