Рядом с нами - Семен Нариньяни

Италия наводнена путешественниками. Среди них много истинных поклонников замечательного итальянского искусства. Эти могут сутками стоять перед произведениями Леонардо да Винчи, Палладио, Тициана.

Вот три пожилых учительницы из Глазго. Год строгой экономии в расходах — и деньги на поездку собраны. Не успели учительницы приехать в Венецию, как тут же заспешили на площадь святого Марка. И вот они все трое стоят перед Кампанилой, у каждой учительницы в руках бедекер, каждая внимательно смотрит на Кампанилу и читает все, что написано в путеводителе об этом прекрасном произведении архитектуры.

Но есть среди туристов и немало скучающих бездельников, которых привлекает в Италию не итальянское искусство, а итальянская экзотика.

Рядом с тремя учительницами стоит дама с собачкой. Дама только устало оглядывает Кампанилу, а бедекер читает не она, а ее компаньонка. Причем читает не все, а только самое главное, чтобы не утомить даму. Дама с собачкой тоже из Глазго. Отправляясь в Италию, дама захватила с собой не только компаньонку, но и двух лакеев Один состоит при ней самой, второй — при собачке.

А вот еще одна довольно примечательная личность из породы плавающих и путешествующих. К Лоджетте на площади святого Марка подходит большая группа испанских туристов. Наши группы смешиваются, и все мы с интересом рассматриваем статую Якопо Сансовино Аполлон. Статуя замечательная, и всем нам очень нравится. И русским и испанцам. И вдруг из-за чьей-то спины выходит вперед какой-то бойкий человечишка, смотрит на Аполлона и спрашивает:

— Сколько весит этот малый из мрамора?

Гид смущен. Гид может сказать, когда сделан «малый» из мрамора, кем сделан, что сказали об Аполлоне Тициан, Аретино. Но сколько весит Аполлон? Такой вопрос еще ни разу не приходил ему в голову.

Дней через десять наша группа была в Сикстинской капелле, роспись потолка которой сделана Микеланджело.

Потолки в Сикстинской капелле — это живописное чудо. Разглядывать это чудо можно часами. Но тишина в капелле внезапно нарушается.

— Я хотел бы знать, сколько все это весит?

Мы оборачиваемся на голос. Ну, конечно, это он. Наш старый знакомый. Тот, для которого тоннаж является мерилом прекрасного. Теперь наступает очередь удивляться римскому гиду.

— Кто весит? — не понимает он вопроса.

— Картина?

— Так ведь это же фреска. Или, быть может, вы прикажете взвесить картину вместе с потолком?

Теплый осенний день. У пристани стоит гондольер Орландо. Он все утро ждет пассажиров, но тщетно: летний сезон подходит к концу.

— Еще неделя, другая — и мою гондолу можно будет поставить на прикол.

— А как же вы, Орландо?

Делать гондольеру сейчас нечего, и он охотно вступает в разговор. И вот выясняется, что у прекрасной Венеции две жизни. Первая — яркая, богатая, веселая. И продолжается такая жизнь с апреля по ноябрь. В это время года весь город предоставлен во власть туристов. Для них играют на площадях оркестры. Перед ними раскрывают свои двери многочисленные гостиницы, рестораны, бары. Им предоставлены фешенебельные пляжи Лидо. Их возят по каналам, им поют песни гондольеры. Туристы становятся хозяевами не только Венеции, но и многих других городов Италии. Они делают все, что пожелают, входят даже во время богослужения шумной толпой в храмы, лезут в алтари… Некоторые церковнослужители пробуют как-то урезонить такую бесцеремонность. В одном из соборов я списал себе в блокнот объявление, составленное на трех языках: итальянском, английском и немецком. Вот оно. "Запрещается: женщинам входить в храм в нескромной одежде или мужских брюках; мужчинам — щупать святые реликвии руками".

Но объявления не помогают. Женщины продолжают ходить в брюках, мужчины — щупать реликвии. И все это туристам прощается. Потому что туризм — это коммерция, деньги.

В ноябре туристский сезон заканчивается, и Венеции до самого апреля приходится вести другую жизнь, серую, тихую. Оркестры в это время года уже не играют на площадях. Отели закрыты. Окна чудесных палаццо заколочены досками. Нет иностранных туристов, но Венеция, тем не менее, не пуста. В городе остаются жить венецианцы. Повара, официанты, продавцы магазинов, музыканты, гондольеры. Летом эти люди обслуживают и развлекают приезжих, а что они делают осенью и зимой?

— Ничего, — говорит Орландо. — Гондольеры так же, как и гондолы, оказываются зимой на приколе.

Италия — страна контрастов. Мы едем в Сиенну. С обеих сторон дороги тянутся роскошные сады, поля.

— Это чьи угодья?

— Монастыря Молчаливых монахов.

— А теперь?

Гид с удивлением смотрит на вопрошающего, а вопрошающий краснеет от смущения. Простой вопрос, такой естественный в нашей стране, звучит нелепо в стране чужой. И тем не менее он вырывается невольно, сам собой.

Мы едем по железной дороге. Мимо нас проносятся корпуса громаднейшей фабрики.

— Это чья фабрика?

— Мотта.

— А теперь?

Фабрика Мотта теперь, как и прежде, принадлежит Мотта.

Мы едем в Браччианы. Впереди на горе показывается город. Подъезжаем ближе и оказываемся у ворот старинной крепости. Высоченные каменные стены. Мрачный башни. А на башнях праздничными флагами висит на просушке чье-то белье. Гид смущенно извиняется перед туристами и говорит привратнику:

— Немедленно снимите с веревок стирку. Вам попадет от хозяина.

А привратник только улыбается:

— Хозяина нет сейчас в Браччианах. Его не нужно бояться.

— Разве у крепости тоже есть хозяин? — спрашиваю я.

— А как же!

— А кто он?

— Принц Одескальки.

Конечно, не тот принц, который властвовал тут в пятнадцатом веке, а праправнук того.

Правда, несколько лет назад Одескальки был лишен звания принца, но права собственности на крепость за бывшим принцем были сохранены. И бывший принц решил в порядке частной инициативы заняться коммерцией. Он поставил кассу, и его служащие взимают теперь с туристов плату за осмотр крепости. Что же касается самого Одескальки, то он живет и развлекается в Монте-Карло.

Мы были в чудном городе, городе-музее — Виченце. Осмотрели Олимпийский театр, церковь Сан-Лоренцо, музей и, само собой разумеется, захотели побывать на вилле Ротонда. А гид говорит:

— Боюсь, не пустят нас на виллу.

— Почему?

— Вилла Ротонда была недавно перепродана.

— Кому?

— Какому-то малосимпатичному человеку.

Здесь было чему удивиться. Вилла Ротонда описана во всех энциклопедиях, справочниках, путеводителях. Ей посвящено немало строк в учебниках архитектуры. И вдруг выясняется, что этот шедевр находится в руках какого-то преуспевающего предпринимателя. Почему?

— Как почему? — удивился гид. — Да потому, что у этого предпринимателя были деньги на покупку.

— Вилла Ротонда не только частная собственность. Это — творение Палладио. Может быть, ваш малосимпатичный предприниматель смилостивится и разрешит осмотреть свою покупку.

И вот мы тридцать минут стоим у закрытых ворот, а там, за воротами, представители ЧИТа ведут унизительные переговоры с хозяином виллы. Наконец переговоры заканчиваются. Нам разрешается войти на пять минут во двор и посмотреть на дом снаружи.

— Ради бога, только потише, — шепчет нам гид. У жены хозяина мигрень.

Мы входим во двор и останавливаемся перед Ротондой. А дом стоит запущенный, в подтеках. Мы смотрим на него молча, без радости, словно в этот раз мы пришли не на экскурсию, а на похороны.

Неподалеку от виллы Ротонды стоит еще одна вилла, не такая знаменитая, но по-своему тоже весьма любопытная. Мы решили осмотреть ее. А гид сказал:

— Нам не разрешат такой осмотр.

— Что, опять несимпатичный хозяин? А кто он: граф, фабрикант?

Но гид оставил этот вопрос без ответа. Однако разгадка пришла без его помощи: раскрылись ворота виллы, и на дорогу выехала роскошная автомашина. За рулем сидел офицер американской армии.

Гид покраснел. И еще много раз пришлось краснеть в этот день гиду, так как под жилье офицерам, казармы солдат и штабные помещения в маленькой Виченце было отдано немалое количество домов, как уникальных, так и обычных. В мирном итальянском городе, городе-музее, оказывается, уже много лет находятся на постое американские войска.

Всякий раз, когда мы садимся в поезд, чтобы ехать то ли из Венеции во Флоренцию, то ли из Флоренции в Рим, рядом с нами, словно случайно, оказываются два сверхштатных члена группы. В меру любезные, предупредительные, но, тем не менее, чем-то неприятные. Московские архитекторы — люди простые, скромные. Они не привыкли к такому пышному эскорту, но что делать? А то, что этот эскорт был придан нам не случайно, догадывались не только мы сами. Наши соседи по вагону, железнодорожные служащие, кто кивком головы, а кто хитрым подмигиванием, при всяком подходящем случае по-товарищески предупреждали нас: