Добрая фея короля Карла - Владимир Васильевич Москалев

как колесо. Плита встала точно напротив входного отверстия и остановилась под небольшим углом. Гастону стало интересно, он подошел, попробовал сдвинуть плиту. Тщетно. Как же это удалось хозяину? Поймав вопрошающий взгляд, тот указал рукой в угол. Но что можно разглядеть в темноте?

– Эльза, брось хворосту в огонь.

И только тут Гастон увидел толстую жердь, к обоим концам которой были привязаны ремнями два увесистых камня. Рядом – дубинка. Теперь стало понятно, отчего у этого великана такие мускулистые руки. Гастон попробовал поднять своеобразную штангу и даже дотянул до пояса, но дальше сил не хватило. Отшельник поднял, положил себе на плечи и… выжал над головой. Опустив, улыбнулся.

– Каждый день я упражняюсь; нельзя иначе: тело должно иметь силу, без этого ждет скорая смерть.

– Такому воину место на поле битвы, а не в пещере.

– Битвы? – помрачнел затворник. – За кого и за что?

– За свою страну.

– Которую подлый король подарил англичанам?

– У него не оставалось выбора.

– Зачем тогда он проиграл Пуатье? А его отец? Ты был при Креси?

– Мне было тогда всего десять лет.

– Идем; я расскажу тебе… Эльза, подбрось еще веток, это для тепла, а чтобы стало светлее, зажжем факел. Их у меня три: один воткнут в расщелину у входа, два других – слева и справа от костра. Нам хватит и одного.

Стало светлее. Они уселись на свои места. Хозяин бросил гостям куртку на волчьем меху. Гастон накинул ее на плечи Эльзе; улыбнувшись, она прильнула к нему.

И Рено де Брезе начал свою повесть.

Глава 13

Одиссея Туреньского рыцаря

– Я родился в Турени, в год смерти короля Филиппа Красивого. Мне не было и месяца, когда Жак де Молэ и с ним еще двое взошли на костер, напротив собора Богоматери. Последние тамплиеры… Вам обоим, конечно же, приходилось слышать об этом деле. Урсула видела, как горели эти трое. Она жила на улице мощенной камнем и, как говорила сама, слышала запах горелого человеческого мяса.

– Рено, а ты знаешь, за что их сожгли? – перебила Эльза. – Отчего вообще король разгромил этот орден? Я пыталась узнать, но никто не мог объяснить толком.

– Длинная история; об этом много говорили на все лады: процесс длился несколько лет. Я сделал выводы и могу поделиться ими. Тебе, рыцарь, интересно будет услышать.

– Я знаю только то, что орден был богат и не подчинялся королю; в отместку тот решил уничтожить его, избавившись заодно от кредитора.

Отшельник кивнул:

– Кое-что я могу добавить. Ты не ошибся насчет богатства этого монашеского ордена рыцарей Храма. Они были банкирами: занимались ростовщичеством, то есть ссужали деньги под большие проценты. Эта деятельность сильно навредила им; их стали считать стяжателями. Их репутация как освободителей Гроба Господня сильно пошатнулась в связи с падением последнего оплота христиан на Востоке, Акры, в девяносто первом году. Собственно, она дала солидную течь еще четыре года назад, когда мусульмане отвоевали Иерусалим. А через десять лет после Акры, когда Жак де Молэ потерпел последнее поражение от султана, стало ясно, что орден не нужен, попросту отжил свое. Он все еще продолжал оставаться могущественным, ибо находился под крылышком Рима, но на него уже стали коситься: еще бы, такие богатства, такие владения! Больше, чем у короля и даже папы. Но не только люди – сама Церковь смотрела на них с ненавистью, ведь им даровали многие привилегии: освобождение от десятины, литургии во время интердикта… много чего еще.

И тут случилось то, что и послужило началом конца: папа Бенедикт умер, а на трон сел ставленник короля Филиппа, француз. Оба задумали погубить орден, который в их глазах явился виновником потери для христиан Святой земли. Короля это вполне устраивало: он давно мечтал прибрать к рукам богатства тамплиеров. К тому же Великий магистр сам дал ему козырь в руки и этим сделал большую ошибку: вывез с Кипра казну ордена и поместил ее в Тампле, под самым носом у короля. Тот немедля принял меры: через своих агентов пустил слух, что тамплиеры, дескать, не потеряли бы Святой земли, будь они добрыми христианами. Ловко придумано: надо было найти виновного в потере владений на Востоке. Дальше – больше. Храмовников стали обвинять в ереси, содомии, разврате, в том, что они плевали на крест, и еще во многом другом. Тут бы и задуматься рыцарям-монахам да и исчезнуть совсем, пока еще было время, но они этого не сделали.

– Что же им помешало? – спросила Эльза.

– Кто знает, то ли и вправду они не видели над головой дамоклова меча, то ли не могли поверить в эти чудовищные слухи. Может быть, они были убеждены в собственной невиновности и к тому же в неприкосновенности. Так или иначе, но их арестовали, и начался большой процесс; вслед за этим последовали пытки, дабы добиться от рыцарей-еретиков признательных показаний. Их добились-таки – чего не скажешь в подвалах инквизиции? Выяснилось таким образом, что тамплиеры занимались друг с другом плотской любовью, совершали идолопоклонство, а при вступлении в орден трижды отрекались от Христа, целовали друг друга в зад, а потом в губы. Были и еще обвинения, но кто о них знает, кроме членов суда? Словом, орден был признан еретическим и осужден. Многих сожгли в Париже, в том числе и последнего магистра; немало, полагаю, умерло и в тюрьме.

– Король после этого, надо думать, стал богат? – снова поинтересовалась Эльза. – Ведь к этому он стремился.

– Не думаю, что он хорошо погрел руки у этого костра. Часть богатства рыцарей, конечно, досталась ему… но только часть. Тамплиеры имели много резиденций по всей Европе, в каждой они хранили свои сокровища. Ну не сумасшедшие же они, в самом деле, чтобы все богатства доверить одному-единственному стражу – аббатству Тампль! Так что король Филипп и папа, на мой взгляд, выиграли немного. Все это принесло пользу лишь госпитальерам, всегдашним конкурентам храмовников; теперь в Тампле обосновались они.

– А от рыцарей остались лишь замок да улица, названная в честь храма Господня, – констатировал Гастон.

– Мы ненадолго отвлеклись; но теперь я буду рассказывать о себе, – продолжал отшельник. – Мой отец – сеньор де Брезе, вассал графа Шампанского. У него было трое детей от супруги Аделаиды; я стал четвертым, но – как и ты, рыцарь, о чем говорит твой герб на рукояти меча, – незаконнорожденным и даже ненужным, как выяснилось в дальнейшем.

В детстве меня отдали на воспитание канонику церкви Святой Маргариты, добрейшей души человеку. Он научил меня читать, писать, привил любовь