Городок - Анатолий Приставкин

— Ладно, Петр,— произнес он, поднявшись.— Поступай, как тебе хочется. Но смотри, если будет что не так...

— Так, так будет! Григорий Афанасьич! Придется вам со мной повозиться... Доставлю я вам несколько неприятных минут... А я, кстати, еще и отпуск взял. Вот какая вам неудача. Круглосуточно буду сидеть. И выходить никуда не собираюсь. Тут, видишь ли, дедовы листки надо разобрать, докопаться до его истины, машину отремонтировать. Хочу поработать, как любят говорить, на благо человечества... Глядишь, все еще мы счастливы будем, а?

Петруха, как видно, валял дурачка, а Шохов никак не мог себя пересилить и выйти. Он знал, что с уходом отсюда разорвется последнее, что оставалось у него от связи с Вор-городком. И как ни странно, от отказа Петрухи переезжать оставался не только горький осадок, но и удивившее его самого злорадное чувство удовлетворения. Знал бы Петруха!

Но тому безразлично было, что переживал, уходя, его бывший дружок...

На экране это выглядело так. Бульдозерист забрался в кабину, махнул оттуда рукой — и массивный нож бульдозера свалил заборный столб. Забор накренился, но не упал, и тогда на него наехала (крупный план) неумолимая гусеница, брызнули щепки, и забор был повергнут.

Двуглазое ревущее чудовище нацелилось на темную стену дома, но вдруг замерло. Минуту-другую оно дергалось как в судорогах, но никак не продвигалось вперед... Заело. Что там заело, диктор не стал объяснять. Но было видно, как бульдозерист что-то закричал из кабины, высунувшись по пояс и указывая на дом, а Шохов, который находился рядом, объяснял ему, опять же указывая на дом. Все это было как бы в порядке вещей и не вызывало сомнений. Более того, закадровый голос объяснил, что даются последние указания перед началом сноса. Далее и вовсе невнятно вышло, потому что бульдозерист вдруг покинул машину и в нее забрался сам Шохов. Двинул рычагами, машина взревела и круто с ходу пошла на стену дома. Резанула ножом по самый фундамент, раз, другой и, отступив, третий, и вдруг все это деревянное, огромное покосилось и пошло валиться грудой, превращаясь на наших глазах в бесформенную груду досок и оседающей пыли.

Поставленный голос диктора радостно возвестил, что рушится под напором мощной техники мир старого, для того чтобы уступить место новому...

И валились, валились темноватые времяночки, снятые так, что понятно было, что они и вправду отжили свое. И вдруг — это уже фокус кинооператоров — площадка проросла множеством металлических конструкций, в которых пока лишь опытный глаз мог угадать черты белых корпусов нового завода...

Шохов выключил телевизор и задумался. О чем тогда кричал Вася Самохин из бульдозера?

Он орал, стараясь перекрыть рев машины:

— Не могу, Григорий Афанасьич! Убей меня бог, но не идет машина! Не... и-дет!

— Как так не идет? Сломалась, что ли? — в свою очередь орал ему Шохов.

— Да нет, рука не поднимается ломать такой дом... Любой, понимаете, готов, даже свой, но не ваш!..

А Шохов специально начал со своего. Именно со своего. Чтобы потом не говорили. А Вася, вишь, хоть циник, но спасовал.

— Уходи из машины! — крикнул Шохов злобно, остервенело.

— А чего я... Не могу... Ей-бо...

— Убирайся к черту! — заорал Шохов вне себя и оглянулся на операторов, которые за спиной примостились со своими камерами. Впрочем, вряд ли они что-нибудь слышали. Пусть крутят, их дело такое, пафос труда снимать. А мат, он на пленку не ложится, он вне кадра останется.

Вася вылез из кабины, и Шохов одним рывком вскинул туда свое сильное тело. Включил на полный газ и, крепко ухватившись за рычаги, нацелился на стену собственного дома, не испытывая сейчас к нему никакой жалости, никаких вообще чувств, кроме сильного желания покончить с ним побыстрей.

Он рванул бульдозер, целясь ударить ножом под самое основание, как под дых, чтобы сразу лишить опоры и свалить наземь. Но не свалил, уж очень крепко он был построен и поставлен на своем лиственничном фундаменте.

Шохов дал задний ход, отступил на несколько метров и, разъярясь, во всю мощь швырнул бульдозер на стену; раздался треск, стояки стали гнуться, и вдруг все рухнуло, обдав Шохова опилками и пылью.

А он уже не в силах остановиться, хоть ело глаза и слезы катились градом от этой пыли, горько осаждавшейся во рту, перемалывал и перемалывал груду досок, стекла, черепицы, все, что осталось от поверженного им дома. И если бы даже попытались его остановить, не остановили бы, наверное, пока не перемолол в труху все, что было живого и могло напоминать о жилье. А потом остановился и долго сидел в бульдозере, не желая никому показываться...

Под Новый год, это произошло ровно через месяц после всех рассказанных нами событий, в квартиру Шохова пришли пионеры. Они проводили сбор под названием: «Романтика строительной профессии». По телевизору показывали снос времянок, закладку завода, и теперь они решили встретиться с одним из героев новостройки, старым строителем и ветераном Григорием Афанасьевичем Шоховым.

Как ни отнекивался Шохов, как ни пытался уклониться, пионервожатая настояла на своем. Дети ворвались в его тихую квартиру и до отказа наполнили ее криком, пока молодая пионервожатая не организовала из них своего рода линейку. Они выстроились буквой «П» и под барабанный бой отсалютовали Шохову, который смущенно и растерянно наблюдал весь этот ритуал, не зная, что он должен делать. Но все было продумано. Детей чинно рассадили кругом на полу, а Шохова поместили в центре. Ему задавали вопросы, он отвечал: когда приехал сюда, как стал строителем и важен ли энтузиазм в его прекрасной профессии. Ну и, конечно, о заводе, комбинате будущего, который поднимется здесь, на Севере, известный на всю страну, и даст необходимую целлюлозу, бумагу, картон и так далее.

Особенно же им всем понравилось, как по телевизору их герой Шохов сам сел за руль и направил бульдозер вперед. Телевизор всеобъемлюще влиял на эти юные сердца, и Шохову только оставалось дополнить их впечатление коротким рассказом о замечательной профессии, которую он выбрал и которую он любит. Конечно же он за многие годы работы овладел многими подручными профессиями и действительно, как показано на экране, сам сидел за штурвалом, а теперь так же энергично возглавляет участок строительства нового комбината.

— У вас есть семья, дети? — спросили его под конец.

— Они сейчас в отъезде,— отвечал он сдержанно.

Пионеры ушли, а Шохов долго сидел, раздумывая над происшедшим. Рывком поднялся, решив сходить на почту. С тех пор как неожиданно Тамара Ивановна с Вовкой уехали к матери в Красково месяц назад, от них, несмотря на письма и телеграммы Шохова, не было ни словечка. Теперь, под Новый год, он решил послать им еще одну телеграмму.

На «до востребования» неожиданно обнаружил письмо из деревни. Они еще не знали его нового адреса.

Домой идти не хотелось. До Нового года оставались считанные часы, и Шохов знал, что его ждут в семье Третьяковых, которые жили в новом доме на одной площадке с ним. Ниже этажом размещался Семен Семенович Хлыстов. А Вася Самохин получил квартиру в соседнем подъезде.

Морозец на удивленье был небольшой. Город в туманной дымке гляделся особенно красиво. Люди суетились около магазинов, в винные отделы стояла очередь. В витринах магазинов, в чужих окнах горели елки. Что-то Шохов в последнее время стал заглядываться на чужие окна...

Вспомнился прошлый Новый год, тогда Шохову ничто не предвещало одиночества. Они с Вовкой пошли на лыжах в лес и вместо елки срубили густую кудрявую пихту, с такой интенсивной зеленью, что она казалась голубой. Пихту шумно наряжали, придумывая разные украшения, даже использовали скорлупу яичек и конфетное золото. Петруха подарил Вовке целый моток фольги от сгоревшего конденсатора, и они этой фольгой сверху донизу опеленали дерево... А под комель положили три пакета с подарками по фантикам, это придумала Тамара Ивановна, и разыграли их: Шохову досталась зубная щетка и мыло... А Вовка от радости хохотал, это он покупал в аптеке.

«Я вас поздравляю, люблю и надеюсь, в новом году мы будем навсегда вместе»,— так написал Шохов в своей телеграмме.

А между тем ноги привели его на окраину города, к поликлинике. Помедлив, он зашел в вестибюль, обратился в регистратуру:

— Наташа Чистовская сегодня дежурит?

Пожилая и добродушная женщина посмотрела на Шохова через очки, она читала книгу, произнесла неторопливо:

— Чистовская? Она не работает...

— А в какую смену она выходит?

— Она не выходит, она у нас совсем не работает, молодой человек.

Шохов переспросил растерянно:

— Она перешла? Куда?

Женщина отвечала, что этого она не знает. Слышала, что они с мамой и ребенком перебрались на родину. А уж где это...