Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

— Я знаю.

— Умница, что так решила, — заворачивая ей в фольгу бутерброды на дорогу, суетилась старушка. — И не думай, у него никого нет. Звонит какая-то, но по тому, как он с ней разговаривает, понятно, что ничего у них серьезного нет… Вот увидишь, он обрадуется тебе!

«А если нет? — грустно подумала Алиса. — Хорошо же я буду выглядеть незваным гостем!».

Но, вспомнив смуглое лицо Чебурана, решила, что уж этот-то точно ей обрадуется, как и Лена. Да и Коля не такой человек, чтобы прогнать ее из дома.

— А звонит эта… Пивоварова? — спросила Лидию Владимировну Алиса.

— Я фамилии не знаю, — ответила та. — Со мной она не разговаривает, а у нас дома ни разу не была…

И вот она трясется в автобусе, за широким окном проплывают голые, будто мертвые, деревья, сквозь них видны усыпанные палыми листьями лужайки с пожухлой, прихваченной морозами хрупкой травой. Летом, когда проезжала эти места с Николаем на «Жигулях», все было зеленым, на обочинах разгуливали птицы, а сейчас серо, уныло. Мелкий крупчатый снег ударялся в окно и отскакивал, не тая. Шоссе было сухим, чистым, а обочины побелели. И на крышах изб снег. Из динамика льется незнакомая мелодия. Теперь душа радуется, когда после визгливой какофонии современной музыки вдруг услышишь старинную классическую музыку.

Поразил Алису последний спектакль в знаменитом ленинградском театре, когда в пьесе какого-то современного автора известные артист и артистка стали раздеваться на сцене и полезли в кровать… Тут даже такая преданная почитательница театра, как Лидия Владимировна, не выдержала и зашептала на ухо Алисе: «Что же творится-то, девочка? Скоро они изобразят на сцене и половой акт? Увидели бы этот ужас Станиславский или Немирович-Данченко! И как актерам-то не стыдно такое делать? Я даже не знаю, как все это назвать! Сатанинское наваждение! Пожалуй, после антракта уйдем, дорогая…».

«Ну почему я такая дура? — глядя в окно, размышляла Алиса. — Зачем ушла от Николая? Я ведь ничего плохого от него не видела. И не ради другого мужчины… Тогда почему? Сколько раз он предлагал выйти за него замуж! Нет, я мечтала о чем-то другом. Не о ком, а именно о чем! Как будто за тысячелетия существования человечества люди ли, боги ли придумали что-то другое для женщины? Дом, муж, дети — вот три кита, на которых извечно зиждилась жизнь женщин. Можно все это назвать одним словом — семья. И ничего не изменилось и никогда не изменится, покуда существует человечество. „Свободная любовь“, матриархат, амазонки — все это было и не выдержало испытания временем. Сколько ни бейся, как бабочка о ламповое стекло, все одно, ничего мудрее не изобретешь, чем придумала сама природа-мать… Или Бог… Никита сказал бы, что все от Бога…»

И вот она возвращается к Николаю. Через три долгих месяца разлуки. Думала ли она о нем? Конечно, думала, но что мешало ей вернуться раньше? Тоже гордость? Полагала, кинется искать ее, умолять вернуться?

Да, так она думала, но ничего подобного не произошло, оттого она еще больше зауважала Уланова, если надо, она готова попросить у него прощения… Наверное, такая сейчас у нас беспокойная, бестолковая жизнь в стране, что бросает человека по воле волн, как щепку. А если он скажет, что не хочет ее видеть, если он нашел другую? Лидия Владимировна что-то толковала о Пивоваровой, той самой крупной крепкозадой грудастой женщине, с которой на улице Марата на ее глазах целовался Николай… И вдруг ее будто чем-то острым кольнула запоздалая мысль: а что, если она потеряла Николая? Навсегда. И от этой мысли заколотилось сердце, на глаза навернулись слезы. Сейчас это для нее было бы несчастьем, катастрофой… Почему мы порой так легко и небрежно отталкиваем от себя любимого человека, ну, пусть любящего нас? Как будто это надоевшая матрешка, которую всегда можно снова взять?.. Нет, она не хотела бы потерять Николая. И когда уходила от него, где-то в глубине души была уверена, что они снова встретятся… «Боженька, — зашептала она про себя, — сделай так, чтобы у нас снова все стало хорошо…». Она слезла у поворота на Пал кино и пошла с сумкой пешком. Уже надвигались ранние осенние сумерки, «Икарус» отчалил с включенными габаритными огнями. Три километра идти сначала через убранное и со снежными островками овсяное поле, потом чуть побольше километра через смешанный лес. В деревню она заявится, когда уже станет совсем темно. Холодный ветер со снегом заставил ее поежиться, тяжелая сумка оттягивала руку. Мелькнула шальная мысль, что Коля сейчас выйдет из-за тех придорожных берез и встретит ее, говорят же, сердце вещает… Никто больше не сошел здесь.

Проселок был усыпан покореженными ржавыми листьями, над деревьями пролетали драные серые облака, шумели и постукивали голыми ветвями лиственные деревья. Пока их еще мало, они лишь у большака, а за ними расстилается поле со скирдами соломы. У дороги валяется продолговатый перевязанный крест-накрест белой бечевой пакет прессованного зеленого сена. Наверное, вывалился из тракторного прицепа. Навстречу ей по широкой колее бежал ежик. Алиса нагнулась над ним, дотронулась до беловатых иголок, ежик и не подумал съеживаться, обнюхал ее пальцы и затрусил дальше. Алиса догнала его, просунула пальцы под мягкую седоватую шерсть и перенесла ежика подальше от дороги. Ведь не ведает, глупыш, что запросто попадет под колеса первой же проходящей здесь машины. Впрочем, машины в это время уже сюда не ходят. Совхозные шоферы отдыхают, а дачники давно покинули деревни и вернулись в города.

Темнота наползала со всех сторон, и когда впереди, будто тоннель, замаячил приблизившийся сосновый бор, Алисе стало страшновато вступать в сгустившуюся черноту. Полезли в голову мысли о волках. Живешь в городе и в любое время дня и ночи не ведаешь страха — кругом люди. Пусть среди них есть и воры, убийцы, но у них на лбу это не написано. Человек в толпе не знает, что такое страх. А тут шум деревьев, скрип сухих сучьев, какой-то треск, будто кто-то невидимый в отдалении сопровождает тебя. И уже кажется, посверкивают зеленые глаза…

Алиса гнала от себя детские страхи, знает ведь, что в лесах почти не осталось зверья, повыбили охотники волков, а нехороших людей в такое время не встретишь, как и хороших… Но что это вдруг выдвинулось из-за ствола огромной сосны и замерло на обочине? Огромное, лохматое, с круглой головой… Мурашки высыпали на спине, руках. Дура она, дура, надо было дать телеграмму Уланову. Алиса знала, что если она сейчас остановится и будет озираться, то потом вообще будет не заставить себя идти дальше, в эту сгустившуюся таинственную тьму. И она, стиснув зубы и чувствуя, как мурашки сползают все ниже по спине, зашагала вперед. Сумка терлась о ноги. Огромное и лохматое оказалось выглядывавшим из-за сосны молодым дубком, еще не потерявшим свою побуревшую разлапистую листву. И поэтому, когда впереди снова, правда, на этот раз посередине дороги, замаячило в темноте что-то высокое и вроде бы движущееся навстречу, она не испугалась, решив, что это опять деревце, но тут в разрыве черных облаков неожиданно появилась полная луна и осветила фигуру человека в куртке с капюшоном и без головного убора. Блестели голенища болотных сапог. Чувствуя, как бешено заколотилось сердце, Алиса остановилась, а когда еще неясная фигура приблизилась, она выдохнула из себя:

— Неужели ты?

— Я тебя каждый вечер встречаю с автобуса, — улыбнулся он. И в серебристом свете блеснули его ровные зубы, в глазах отражались сразу две луны.

Они стояли друг против друга. Ни он, ни она не сделали и попытки обняться или хотя бы поздороваться за руку. Стояли и смотрели в глаза друг другу, в сумраке выражение глаз понять было невозможно, а лунный свет вдруг сделал их почему-то черными и глубокими, как колодцы.

— Я вернулась, Коля, — проглотив комок, тихо сказала она и облизнула пересохшие губы.

— Я ждал тебя, Алиса, — спокойно ответил он. Голос его звучал ровно — Давно ждал.

— Почему ты…

— Не надо никаких «почему», — властно перебил он — Ты устала с дороги, наверное, немного струсила…

— Мне показалось, что из леса вышел медведь, — улыбнулась она.

— Это было бы большим подарком людям, — ответил он. — Медведей здесь уже сто лет никто не видел.

— Я вернулась, Уланов, — повторила она, на этот раз громче, увереннее. — Вернулась к тебе навсегда.

— Я знал это… — в голосе его не было волнения, и это все больше настораживало девушку.

— Откуда ты мог знать?

— Ну, хорошо, чувствовал, — он кашлянул. — Сердце подсказывало. Я слышал твой голос ночью, когда все засыпали, звал тебя…

— Ты научился меня слышать?

— Услышать тебя… — проговорил он, — Да, это очень трудно. Может, труднее, чем услышать плач березы…

— Ты, правда, рад?

— Я всегда тебе рад, — сказал он, — И ты всегда была со мной…