Циклоп - Олди Генри Лайон

Циклоп хотел возразить. Сказать, куда магу следует засунуть свою метку. Он даже открыл рот, но Симон, не дожидаясь ответа, шагнул ближе и, отвернув Циклопу ворот рубахи, с силой вдавил большой палец в ямочку между ключицами. Под пальцем набухла капля жидкого пламени. Сын Черной Вдовы ощутил, как она просачивается под кожу, все глубже; горит в легких, растекается по венам… Он едва сдержал стон. Его бросило в жар, лоб под повязкой взмок от пота.

— Всё, — Симон убрал палец. — Проводи меня.

Циклоп молча последовал за старцем. Проигнорировав наружную дверь, Симон начал подниматься по ступенькам. Светляки с шелестом расползались прочь от его тени.

— Нам на самый верх, — бросил маг через плечо.

С верхней площадки башни на крышу вела узкая деревянная лесенка. Перекладины опасно скрипели под сапогами. С третьей попытки Остихаросу удалось отодвинуть засов. За шиворот Циклопу посыпались хлопья ржавчины. Крышка люка завизжала, как базарная торговка, и оба выбрались на обзорную площадку. Гладкие плиты камня. Низкие зубцы парапета. В центре — пирамидка из обломков базальта, пригнанных друг к другу без зазоров. Циклоп никогда не поднимался сюда. Небо затянули тучи; ни звезд, ни луны. Налетел теплый не по-зимнему ветер, тронул лица влажными пальцами — и умчался в дальние дали.

— Подойди.

Симон стоял возле пирамиды. По пояс магу, на фоне серого камня она казалась глянцевым сгустком мрака.

— Этот портал установил я, и соединил со своей башней. Путь к бегству. Если бы Инес грозила опасность… — он погладил камень, будто собаку. — И в страшном сне мне бы не приснилось, что я прокладываю путь для себя. Положи ладонь на верхушку.

Голос старца дрожал от плохо скрываемого волнения. Циклоп протянул руку: камень был гладким и холодным. Он слегка пружинил, прогибаясь под ладонью. Миг, и в глубине пирамиды родилась слабая пульсация, словно там кто-то пробудился ото сна. Вспыхнул млечно-голубой свет, в недрах камня потекли вязкие струи перламутра, свиваясь в кольца и петли. Из вершины, лунным лезвием рассекая ночь, ударил яркий, трепещущий луч. К лучу Симон остался равнодушен; маг прикипел взглядом к Циклопу, словно пытался высмотреть в сыне Черной Вдовы…

Что?

— Убери руку.

Циклоп повиновался. Симон встал у пирамиды, задержался на миг.

— Портал открывался только для Красотки, — сказал Симон Пламенный. — Никто другой… Береги себя. Слышишь?

И шагнул в луч.

4.

— Ты изменился, Амброз. Ты стал совсем взрослым…

В стены шатра тыкался рассвет. Багровые ромбы, выцветшие за ночь, наливались свежей кровью; синие превращались в спелые сливы. Амброз моргнул; сон отпускал с неохотой, туманя зрение. Входной полог был отдернут, на пороге маячила жаба: темная, жирная.

— Вазак, — вздохнул Амброз. — Пошел вон, болван…

Жаба квакнула: засмеялась.

— Вазак? Этого я бы и сам прогнал взашей. Не обижай гостя, приятель! Какой же я Вазак? Ты приглядись, разуй глаза…

— Талел?

Сон рассыпался в прах. Амброз силился вспомнить, что же он видел, забывшись под утро мутной дремой, и не мог. Он чувствовал себя грязным. Будто очнулся в придорожной канаве, терзаясь похмельем. Странным образом это бодрило. Вызов, подумал Амброз. Перчатка, брошенная себе-прежнему. Плечу было щекотно от чужого дыхания. Маг повернул голову: Эльза спала с ним бок о бок, свернувшись калачиком. Прямо на полу; до лежанки он вчера не добрался. Так раньше спала Инес: нагая, горячая, презирая ночные сорочки. Красотка ложилась за полночь, и тот, кто разбудил бы ее до полудня, рисковал жизнью. Только Инес не засыпала, вся в синяках, и тончайшие усики лоз не забирались ей под кожу, прорастая в набрякшие вены. Инес просыпалась сама, а сивилла — безмятежное растение, герань в горшке — проснется, когда Амброз Держидерево сочтет, что ей пора вставать. И вспомнит ли она радости минувшей ночи — это, знаете ли, тоже вопрос. «Ты знаешь ответ?» Амброз пожал плечами: «Когда узнаю, тогда и разбужу…»

— Славное дитя, — Талел Черный встал над сивиллой.

Просторные, складчатые одежды делали жреца Сета еще толще. Гость почесал тройной подбородок, похожий на зоб. Пухлые губы разошлись в улыбке:

— Отдашь ее мне? Потом?

— Когда — потом? — машинально спросил Амброз.

И понял: когда.

— Значит, не отдашь, — от Талела не укрылась брезгливость, исказившая черты хозяина шатра. Некромант закудахтал, затрясся в приступе зловещего веселья. Его живот, похожий на студень, ходил ходуном. — Жаль. Никто не любит жирного Талела. Назойливого, вонючего Талела. Ты слышишь запах?

— Слышу, — кивнул Амброз.

В шатре и впрямь пованивало падалью. Узлы корней дрогнули, выпуская щупальца мясистых стеблей; на них раскрылись свадебные венчики лилий. Мощной симфонией аромат цветов вознесся к куполу, но гадкий душок — диссонансная тема — еще остался кое-где.

— Легко унизить Талела, — некромант присел на корточки. Чувствовалось, что так он может сидеть долго, несмотря на горы жира. — Робкого, пугливого Талела. Легко пнуть его в отвислый зад. Но унизить Симона Пламенного… Когда ты фактически вытолкнул старого упрямца в Круг Запрета, я удивился. Симон — огонь. Можно ли унизить огонь? Его можно заточить в фонарь, натравить на врага; погасить, наконец. И что в итоге? Ты — первый в наследовании, и ты же унижен Симоном. Ночью он сжег тебя дотла. Я говорю с новым Амброзом: фениксом, восставшим из пепла. Феникс-насильник, феникс, знающий, что цель оправдывает средства. Феникс, который уяснил, что он смертен. Я, жаба, ценю таких партнеров…

Протянув руку, он погладил Эльзу по бедру.

— Хорошо кричала. Сладко. Гладкие кричат лучше всех. Я слышал; думаю, многие слышали. Если ты хотел сообщить, что в наследстве Красотки есть ценность превыше нравственных устоев Амброза Держидерево… Ты бы не сумел заявить об этом громче, даже трубя в рог. Они, — Талел мотнул головой в сторону входа, — ждут, когда ты явишь нам эту ценность. Пускают слюни, сгорают от любопытства.

— И ты?

— Я тоже. Но лишь я один в состоянии сложить части головоломки вместе. Ты хотел, чтобы Вазак держал меня в курсе твоих поисков? Меня, нудного болтуна Талела? Хорошо, слушай. Красотка умерла, и умерла скверно. Двадцать лет ты не вспоминал про Инес ди Сальваре, и вот: готов драться за ее наследство. Рвать соперника зубами и когтями. Ходить по углям геенны босыми пятками. Ради чего, спрашиваю я. И отвечаю: лишь бы первым ухватить лакомый кусок.

— Каков твой вывод? Я — жертва жадности?

— Ты — жертва, — согласился некромант. — Я вижу, что ты хищник, и все-таки ты жертва. Жадность тут ни при чем. Значит…

Он наклонился вперед:

— Ты болен? Ты боишься скверной смерти?

— Да.

— Смерть Инес — ее прошлое и твое будущее?

— Да.

— В наследстве Красотки есть лекарство?

— Вряд ли.

— Забавно. Тут я дал маху… Что же там есть?

— Причина болезни. А вот еще одна…

Амброз указал на диадему, скрытую в волосах Эльзы. Когда лозы усыпили сивиллу, он вернул чудесное украшение на прежнее место. Это не имело практического смысла: человек или зверь, Эльза покорилась бы дурману. Но магу было спокойнее, когда мягкий блеск янтаря терялся в кудрях женщины. Рядом со зверем он не мог заснуть, и не потому, что боялся.

— Позволь…

— Не трогай.

— Хорошо, — с внезапной покорностью согласился Талел. — Как скажешь. Ответь еще на один вопрос… Красотка болела и умерла. Ты полагаешь, что болен, и боишься смерти. Есть ли что-то, что страшит тебя больше могилы?

— Да, — кивнул Амброз.

Кусая губы, он смотрел на свою правую ладонь. Сегодня указательный и средний пальцы были одинаковой длины. Вчера — разной; средний короче указательного. Амброз хорошо помнил времена, когда было наоборот.

— Мучения тела после смерти? Муки души?

— Мор. Мор, явившийся по наши души.

— Ты не преувеличиваешь?

— Красотка — начало. Она всего лишь ушла первой.