Инженю - Александр Дюма

Когда с Инженю впервые завели об этом разговор, она уже почти три недели была в разлуке с Кристианом и не строила никаких иллюзий. «Если в этом месяце я не увижу Кристиана, то не увижу его никогда! — сказала она отцу. — Если я не увижу Кристиана завтра, то не увижу его весь месяц».

Кристиана она не увидела.

Но голос, идущий из глубины сердца, нашептывал Инженю: «Есть сила более могучая, чем Кристиан, которая мешает тебе с ним встретиться».

Но что это была за сила?

Инженю этого не знала, и это повергало ее в сомнение; сомнение — червь, гложущий сердце самого сладостного из всех плодов любви!

Когда Инженю говорили о ее браке с Оже как о деле решенном, у нее не хватало мужества спорить с этим.

Отсрочивать свадьбу — вот все, что она могла.

О, если бы во время этой отсрочки ей пришло письмо от Кристиана, о, если бы она что-то о нем узнала — тогда Инженю примирилась бы с этим браком.

Будь Кристиан влюблен или мертв, Инженю стала бы бороться; она осталась бы верна ему, живому или мертвому.

Но разве не позором для нее было хранить верность обещанию, которое она дала Кристиану, забывшему ее, непостоянному, нарушившему клятву?

Инженю попросила подождать месяц, чтобы принять решение.

Никто не ждал от нее большего, по крайней мере Ревельон; вот почему он счел просьбу Инженю вполне разумной.

Ретифу, напротив, очень хотелось дать дочери отсрочку всего в две недели; он боялся, что за этот месяц Кристиан найдет способ дать о себе знать.

Но Ретиф, будучи романистом, отлично понимал, что его сила только в молчании Кристиана: если молодой человек объявится, вся постройка рухнет.

Прошел месяц. Мы знаем, что Кристиан писал Инженю, но нам также известно, почему он не нашел возможности переслать девушке свои записки.

За этот месяц все было готово к свадьбе, как будто по прошествии месяца ни у кого не могли бы возникнуть сомнения в согласии Инженю: были опубликованы объявления о бракосочетании, приобретены свадебные подарки. Все были готовы; риск состоял лишь в том, что неготовой могла оказаться Инженю.

Ревельон был от Оже в таком восторге, что, если бы тот потребовал десять тысяч франков, ему стоило лишь заикнуться, и Ревельон открыл бы свою кассу.

Утром тридцатого дня Инженю, которая, подобно Кристиану, считала часы, минуты и секунды, повторяем, утром тридцатого дня Инженю, придя с мессы, где она молила Бога прислать ей весточку от Кристиана, нашла свою комнату заполненной цветами, платьями, разложенными на всех стульях, и заметила на кровати приданое новобрачной.

Увидев все эти красивые вещи, Инженю разрыдалась, ибо поняла, что у нее больше не осталось никакого основания, никакого повода, никакого предлога отказать Оже.

Он, со своей стороны, был таким веселым, довольным, радостным, таким предупредительным и почтительным, смотрел на Инженю такими влюбленными и жадными глазами, что все вокруг страшно интересовались любовью несчастного грешника, чье обращение к добру, вызванное красноречием кюре Бонома, наделало в квартале много шума.

Разумеется, Инженю могла разлюбить несчастного Кристиана! Но она была бы поистине несправедливой, если бы стала его ненавидеть.

Более того: с точки зрения обычной жизни, то есть жизни буржуа, Инженю слышала такие громкие похвалы Оже, что ничуть не сомневалась: с ним она будет счастлива!

Инженю попросила подождать еще две недели. Ретиф сильно торговался из-за этих двух недель, ибо предполагал, что Кристиан только ранен и после выздоровления быстро начнет ходить.

Ретифа нисколько не волновало, если бы Кристиан появился наутро после того дня, когда Инженю станет г-жой Оже; он знал чистую душу дочери и понимал, что ее мужу, кто бы тот ни был, опасаться будет нечего.

К тому же, в глубине так больно уязвленного сердца Инженю жило мелкое чувство жалкого тщеславия оттого, что она выйдет замуж и сможет доказать своему неверному возлюбленному, что некоторые мужчины не боятся брать в жены девушек, не желающих продаваться или отдавать себя до брака.

Кроме того, она займет — это тоже немало значило — определенное положение в большом предприятии Ревельона, где все будет держаться на кассе, вернее, на кассире.

Было кое-что и другое: Инженю выйдет замуж, не достигнув семнадцати лет, тогда как девицы Ревельон, слывшие в квартале миллионершами, еще были на выданье в Девятнадцать и двадцать лет.

Все ее доводы, надо это признать, были всего-навсего простой канвой; Инженю расшивала ее своими безумными фантазиями, которые прикрывали ее печальные мысли; но на самом деле она прекрасно знала, что это лишь легкое газовое покрывало, которое развеется при первом вздохе Кристиана, если тот снова возникнет на горизонте ее жизни.

Оже сильно подталкивал колесо фортуны, что крутилось ради него. Днем и ночью он душой и телом отдавал себя хлопотам по заключению этого брака, которое благодаря настойчивым просьбам кюре Бонома, требовавшего себе права венчать супругов, было назначено через две недели, то есть в день, когда закончится новая отсрочка, о какой просила Инженю.

Ретиф тоже торопил развязку: он по-прежнему боялся увидеть, как из-под земли возникнет призрак бывшего возлюбленного, когда тот, окончательно поправившись, явится требовать обратно свою возлюбленную.

Однако романиста более всего успокаивало то упорное молчание, какое сорок четыре дня хранил Кристиан.

По мнению Ретифа, выдумщика всяких сюрпризов и эффектных театральных развязок, ничто не должно было помешать молодому человеку дать весточку о себе.

На этот счет мысли отца и дочери полностью совпадали.

Поэтому они думали: так как Кристиан не написал и не прислал посыльного, значит, он либо отказался от Инженю, либо погиб.

С того дня, как в присутствии Сантера у Ревельона зашел разговор о раненом паже, лед в отношениях Инженю и отца так и не был сломан.

Инженю несколько раз приходила мысль, воспользовавшись отсутствием отца, попытаться пойти в конюшни д'Артуа; но каждый раз ее останавливали воспоминания об уродливом сатире Марате и целомудренной Минерве Шарлотте де Корде.

Когда окончательно назначили день свадьбы, в доме Ревельона, расположенном в предместье Сент-Антуан, взяли внаем квартиру из пяти комнат, две из которых (они имели отдельный вход) предназначались для спальни и рабочего кабинета Ретифа, а три другие отвели новобрачным под спальню, гостиную и столовую.

Все оставшиеся до свадьбы дни занимались портьерами и мебелью, обновляли белье и посуду, сняли мерки и поклеили новые обои, великодушно подаренные Ревельоном, — короче говоря, за три дня до свадьбы все было готово — не хватало лишь самой брачной церемонии.