Пурга - Вениамин Колыхалов

Знает Политура свое дело досконально. Ценят его доносы, ценят прочную, ладную мебель, скрепленную осетровым клеем. За один погляд сияющих лакированных гарнитуров надо бы мастеру плату брать. Штучные поделки не уступят музейным экспонатам. Одно обижало умельца: низкой ценой расплачивался с ним Меховой Угодник. Знать, по ценнику жизни выкладывал плату. Спасибо — от лесоповальной каторги освободил, поставил с братаном на товарный промысел. Бондарничать, тесать ружболванку легче и проще. Просит артель коромысла, ложки-поварешки, толкушки, доски разделочные — получайте. Вырежет Политура гладенькую ложку — сухая, без масла рот драть не будет. На сколоченную табуретку слона сади — не раздавит. Пазы в мебели подгоняет — тончайший щуп не просунешь в древесную спайку.

Знает краснодеревщик — сейчас лесник начнет давить штрафом. Давно тихеевских мужиков благословляет на порядок в лесном деле, просвещает о природе в избе-читальне. Политура скривил в едкой улыбке рот: мы вот тоже лес просвещаем — просветов в кедраче много стало. Районщик-уполномоченный разрешение на разбой дал: вали, сват, дерева на выбор. Ни хрена тайге не сделается. Самосевом новая вырастет.

Хрупает маховая пила. Щурит в яме косые глаза меньшой братан. Под ногами у него опилковая перина, сам осыпан кедровым пахучим пушком. Хруп-хруп… хруп-хруп…

Длиннее щель на бревне. Короче шнуровая отметина. Мало на лесопильне бочек, ружейной болванки, клепки. Зато разномерных досок — четыре штабеля. Злит и возмущает это Анисима Ивановича. Произносит вслух:

— Этак вы, стервецы, кедрач вырежете. Староверы пуще глаза берегли кормежные деревья. В редких случаях на поделки валили.

Знает лесник о заступничестве Мехового Угодника. Говорят: веник — царь в бане, в избе — прислужник. Так и он: царек в деревнях, на смолокуренных заводиках. В районе, области — прислужник чинухам.

Замолкла разгоряченная пила. Пальцы Политуры выпустили залосненную ручку. Совсем разогнуться не смогли: свело их судорогой ухватистого жима. Пильщик-верховщик не спешит опускаться на грешную землю, подходить к Бабинцеву. Ему на эстакаде хорошо — рыцарственно, грозно смотрится с возвышения. Отсюда двухметровая фигура лесника-проныры укорочена оптическим обманом — небольшая ужатость доставляла краснодеревщику удовольствие. Политура развязно помахал рукой, крикнул хрипливо:

— Лесному царю — привет!

Вместо ответного приветствия Анисим Иванович без тени иронии пророкотал:

— Вались в ноги, холоп, вымаливай прощение за вредительство лесу.

— Зря тебя, Иваныч, в цари произвел.

— Оплошал — поторопился. Буду на тебя особый указ писать. Ты сколько кедров повалил?

— Не считал… с арифметикой туго.

— Помогу тебе произвести учет пней. Бочек — кот наплакал. Заготовок для мебели — гора.

— Иваныч, уймись! «Катюшами» врага давим.

Из ямы выбрался тщедушный братень. Укорно покосился на лесника, принялся натирать разметочный шнур головешкой: на утоптанный снег полетела черная пыльца. Туго натянут повдоль бревна начерненную веревочку, приподнимут посередине, смачно хлопнут — отобьют для маховой пилы прямую черту. Строго будет следить за нею пильщик-верховщик, направляя правильный бег крупных зубьев.

Сбавив воинственный пыл, Политура спрыгнул на землю.

— Иваныч, ты наш гость. Пойдем до избушки. Утречком язык бычий сварили, поедим с горчичкой.

— Брезгую до отвращения.

— Чего так?

— Не догадываешься?

— Нет.

— Бык у коров под хвостом лижет. Медом смажь — есть такой продукт не буду… Ты со своим тайным мебельным производством в ловушку угодил.

— В какую ловушку?

— Валишь кедры без разрешения. На сторону сбываешь комоды, буфеты.

— Так ведь упал-намоченный разрешил. Начальство все же.

Краснодеревщик нарочито развязно произнес ранг районного заступника.

— Твоего доброхота никто не уполномачивал распоряжаться государственным добром. Нынче за килограмм украденного зерна к ответу привлекают. Тут на многие тысячи рублей пиломатериалов. Воровство сильнее трясины засасывает. Украдешь иголку, потянет на нитку. Там и на тюрьме узелок завяжешь.

— Мы и так властями пужаные. Не добивай совсем. — Вдруг Политура гордо вскинул голову, нахально посмотрел на лесника. — Гляжу и думаю: смелый ты мужик. По тайге бандюги рыскают, ты один с ружьецом погуливаешь.

— Кстати, заметишь подозрительных людей — знать дай. Сюда могут пожаловать. Местечко выбрал тайное… Составлю акт на кедры, на пиловочник… Подпишешь, никуда не денешься. Законы у нас пока не обессилели.

Лыжня уводила лесника в обратный путь.

Хруп-хруп… хруп-хруп — долетали с лесопильни настырные звуки. Они просачивались меж стволов, прятались за валежником, ныряли в снежные завалы. Анисим Иванович медленно переставлял охотничьи лыжи, делился с деревьями и сугробами грустными мыслями:

— Все получается в жизни, как по закону природы: гнилой человек упал-намоченный — и тут сразу короеды завелись — разные приспособленцы-политуры… Ничего, тайга, мы найдем крепкоклювого дятла на жуков-древоточцев, ползунов-короедов…

Полдневное солнце воспламеняло снега, растекалось по броской зелени куполов. Вдоль лыжных продавлин красовались деревца-подростыши, прислушиваясь к зову доступных лучей.

Дед Аггей положил перед Панкратием лопнувшее полотно лучковой пилы, словно порванную тесемчатую ленточку.

— Косточки мои дюжат — сталь рвется.

— Не мылься — не пойду в кузню! — отрубил цыган. — Молот, артельчество руки отшибли.

Однако протянул к скамейке руку, взял полотно. Приставив порванные концы, прищурно поглядел на тонкий зазор.

Валерия хитро подмигнула из-за спины отца. Показала деду сложенные калачиком два пальца: мол, дай срок — все будет в порядке.

Повертев сияющую, истоньшенную полоску стали, ощупав пальцами, Панкратий изрек:

— Кости, говоришь, дюжат?

— Куда они денутся, Панкратушка? Если и лопнет какая костина, так из подаренных тобой кальсон не выпадет.

Хмыкнул кузнец, хлопнул полотном по ладони.

— Ладно… запаяю…

Вновь всплыли утомленные глаза госпитального хирурга. Зазвенело в ушах веселое изречение: «Тебя, солдат, легче в мартен на переплавку отправить…» Подумал печально: «Смерть скоро переплавит… эта печь жрет всех без разбору… Что дочке в наследство оставлю? Воронко, плетку, нож заголяшный…»

Неожиданно вспыхнул перед ним шумоватый огонь кузнечного горна. Замаячила наковальня. Запрыгал молот. Открыли и закрыли пасть расшатанные на скрепе длинные клещи. Панкратий схватил полотно, швырнул дочери телогрейку.