Сила меча - Дмитрий Тедеев

Выпустил он этих “чёрных штурмовиков” только тогда, когда понял, что без них ему с Максимом не справиться.

То, что с этим мальчишкой до конца всё равно не удастся справиться даже и с помощью Чёрных Колдунов, – это оказалось для церкви полнейшей неожиданностью.

Так изощрённо и подло воевали эти “святые отцы” против “Сына Бога”, “Святого Максима” потому, что ни в какого Бога и ни в чью святость давным-давно уже не верили. Ибо творили такое, чего никакой Бог не должен бы допустить в созданном им мире. Если бы, конечно, в здравом уме и твёрдой памяти был. А “Бога”-шизофреника, бессильного что-то изменить или просто равнодушного ко всему, такого “Бога”, даже если он и есть, и бояться-то ни к чему. И воевать против его Сына вполне можно. Тем более, что в “Божественность” Максимки они тоже совершенно не верили.

До сегодняшнего дня не верили. Вернее – до этой минуты, показавшейся им чуть ли не страшным судом. Грохот выстрелов, ещё более оглушительный от того, что раздавались они в довольно маленькой комнате, запах пороховой гари, неизвестно откуда появляющиеся страшные раны – всё это подействовало на них очень даже не слабо. Ничего подобного они в своём средневековье не видели, только читали в разных сказках и пророчествах, которым тоже ни на грош не верили.

К тому же только что они были свидетелями того, как “Божественный” Меч “самостоятельно” покарал ихнего шефа, как “Небесный Посланник” прямо у них на глазах быстренько смотался на “Небо” и обратно, как будто в соседнюю комнату сходил за чем-то. Не иначе, инструкции от самого Сына Бога (а может – и не только от Сына!) получил. И полномочия. И “Божественный” инструмент для их выполнения.

В общем, уверовали они. Те, конечно, которые живы остались. Двоих самых чудовищных упырей я всё-таки пристрелил насмерть, не сдержался. А оставшиеся – уверовали и “раскололись” перед нами с Максом до самой задницы.

А я, пользуясь моментом, всё не слезал с них, продолжал взвинчивать темп и напряжение “исповеди”, вытягивал из них всё, что только было можно, самые незначительные, казалось бы, мелочи. Сейчас-то они, не успев оправиться от шока, от обрушившегося на них “Божьего” гнева, верят. И каются. Вроде бы – искренне. И сами верят в то, что каются искренне. Но долго ли они крепки в своей вере и в своём раскаянии останутся, неизвестно. По крайней мере, большую часть своей жизни прожили они в совершенно циничном безверии.

Когда я, наконец, закончил принимать “исповедь”, то почувствовал себя как выжатый лимон. Максим наверняка чувствовал себя не лучше.

Очень уж многое на нас за эти сутки, которые ещё и не кончились, навалилось. Уход от бандитской погони, телепортация в психушку, волшебное лечение (простреленная нога совершенно не болит, я даже и забыл о ней!), уход в Фатамию, погружение в их запутанные проблемы, “разборка” с Его Великой Святомудростью, почти одновременная “разборка” Макса с санитарами, мой уход обратно в Киев, завершение начатой Максом “разборки”, бегство, снова переход в Фатамию, “исповедь”…

И это – ещё не всё на сегодня. Сейчас я многое знаю, но предстоит ещё принять решение. Новое, очень ответственное решение. Старый план в свете новых сведений нуждается в кардинальной корректировке.

Но для принятия решения, в котором нельзя было ошибиться, мне необходимо было сосредоточиться и всё очень тщательно и не спеша обдумать.

Но сначала, первым делом – помочь сосредоточиться Максиму, помочь ему настроиться на предстоящие испытания, которые наверняка окажутся для него непростыми. Больных будут всех, поголовно, опрашивать менты, искать свидетелей, даже не только прямых свидетелей, вообще всех, кто хоть что-нибудь знает, о чём-нибудь догадывается. И даже если мне удалось хорошо спрятать следы Максового “преступления”, вполне возможно, что кто-нибудь из больных “стукнет” на него, скажет что-нибудь вроде того, что убиенные незадолго до своей кончины начали “обламывать” одного оборзевшего малолетку…

И придётся Максу тогда выдерживать очень жёсткий допрос. Менты, когда расследуют такое, с чем столкнулись сегодня, в средствах не очень становятся разборчивыми. Даже если допрашиваемый – всего лишь подозреваемый, причём не в самом убийстве (убийца-то, то есть я, ушёл в неизвестном направлении!), а всего лишь в возможной причастности к убийству. Но и причастность к такому убийству – вполне достаточная для ментов причина для предельно жёсткого допроса.

Всё это мне надо срочно выложить Максиму и проинструктировать его ещё раз, как он должен держаться на допросах. Тяжело будет пацану, не умеет он врать. От безысходности он научился психиатрам мозги пудрить, молодец, конечно, но ведь научился далеко не сразу. А учиться обманывать ментов времени у него нет, он просто обязан начать делать это сразу и абсолютно достоверно. И моя задача – так помочь ему настроиться, чтобы никакой осечки быть просто не могло.

А затем мне нужно обдумать свою линию поведения.

И делать всё это нужно не здесь. Не должны “святые отцы” видеть на моём лице ни тени задумчивости, уверенность они должны видеть, фанатичную веру в свою непогрешимость. Кто я такой, чтобы вообще задумываться? Я – всего лишь орудие в руках Сына Бога. А то – и самого Бога… А Бог – это тоже совсем не тот парень, чтобы задумываться. Зачем ему думать? Он что, чего-то не знает, в чём-то сомневается, опасается ошибиться? Тогда – какой же это Бог? Бог, если это действительно Бог, – всезнающий и всемогущий. Так зачем Ему о чём-то задумываться, если Он всё знает наперёд?

В общем, надо было мне оттуда куда-нибудь смыться на время. Под благовидным предлогом, конечно. Как же объяснить им причину моего нового ухода?

А впрочем, кто они такие, чтобы Небесный Посланник отчитывался перед ними? Просто уйду – и всё, а им прикажу, как и в первый раз, чтобы ждали, с трепетом ждали, сволочи, моего возвращения. Конечно, так часто шастать в Космос на глазах свидетелей – не дело. Чудо, к которому привыкли – это уже вовсе не чудо, и тот, кто совершает его, вовсе уже не вызывает священный трепет.

Но у меня выбора не было, пришлось уйти, пойти на риск допустить перебор с совершением “чуда”. Рявкнув последний раз на обезумевших от священного ужаса, впавших в религиозный экстаз стариков, я шагнул в Космос…

Ошибки Богов

И сразу понял, что ничего в этом страшном месте не смогу обдумать. Не предназначено это место для нахождения в нём человека. Пройти по нему из мира в мир – ещё как-то у меня получалось, хотя и было очень не легко, я просто задыхался от охватывавшей меня чёрной тоски. А находиться здесь, чтобы о чём-то поразмыслить, было просто вообще невозможно.

Надо было куда-то выходить, куда-то, где могли жить люди.

Но я не мог даже заставить себя сообразить, куда именно могу выйти. Меня захлестнуло такое отчаяние, такой страх, что я не мог думать вообще ни о чём. Я первый раз вышел в Космос, не решив предварительно, куда направляюсь. А теперь решать уже было поздно.

И я просто рванулся туда, куда, как говорится, глядели глаза. Хотя вообще-то глаз у меня в этой Пустоте не было. Рванувшись наугад, я вывалился в мир Киева, в Максимкину квартиру.

Маринки со Светкой, к счастью, не было дома. Меня встретила Лапка. Сначала она от неожиданности и страха зашипела, выгнула спину, вздыбила шерсть, но тут же узнала меня, бросилась обниматься и, громко плача, рассказывать, как им, трём девушкам, одиноко и тоскливо живётся без их любимого Максимушки, как это невозможно, чтобы он немедленно не вернулся домой.

Лапушка действительно рассказывала, взахлёб, давясь мяуканьем и слезами, она действительно плакала и просила у меня помощи.

Я взял кошку на руки и принялся гладить, пытаясь утешить.

– Лапка, Лапушка, Лапушечка, Лаперуза, ну не надо, не надо плакать, девочка ты моя! Жив твой Максимка! Даст Бог, вернётся скоро домой. Правда, Лапушка, можешь у Маринки, у Светланы Лаперузовны спросить. Что, уже спрашивала? Ну и что они ответили? То же самое? Ну, вот видишь! Всё хорошо, а будет – ещё лучше! Давай, я тебя покормлю? Давай?

Немного успокоившаяся кошка замяукала с новой силой, вспомнив, что голодная.

– Так, что тут у нас для Лапки лежит в холодильнике. “Мяу”. Будешь “Мяу”?

– Мяу!

– Будешь? Ну, хорошо.

– Мяу!

– Что? Скорее? Ну потерпи немного, сейчас дам. Что? Не можешь терпеть? Ты самая голодная кошка? Самая голодная в мире?

– Мяу!

– Опять никогда ничего не ела? Совсем никогда?

– Мяу!

– Бедная Лапушка… Ну, на кушай. Кушай, говорю тебе, а не жри! Ты же – девушка! А девушки – именно кушают. Даже когда им хочется жрать…

Но Лапушка, проглотив не жуя несколько кусочков “Мяу”, тут же потеряла интерес к миске, видимо, голод у неё был нервный. Опять запрыгнув ко мне на колени, принялась урчать и “бодать” мои ладони головой, требуя, чтобы её гладили. При этом её трясло, как в ознобе, она продолжала горевать по Максиму, льнула ко мне, пыталась обнять покрепче. Видимо, чувствовала, что я тоже вскоре исчезну. И категорически была с этим не согласна.