Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) - Наталья Павлищева

– Почему прясло не стережете? Зачем спиной к реке оборотились? – раздраженно упрекнул Василько. Он решил непременно проучить Волка, чтобы другим крестьянам было неповадно «воронье» ловить. – Что стоите аки идолища поганые? Кланяйся, кайся, пес! – замахнулся он на Волка.

Василько надеялся, что Волк смиренно согнет перед ним голову; тогда бы он вцепился пальцами в заросшую жилистую шею и стал бы часто и резко гнуть хребет Волка да приговаривать: «Знай, где находишься, смерд!» Так поучал когда-то нерадивого ратника воевода Еремей. Василько был по молодости потрясен и удручен увиденным, но крепко запомнил и сейчас вознамерился так же показать свою силу и власть.

Волк отпрянул. Из-за его спины жалобно пропищал Микулка:

– Умаялись мы, без роздыха стоявши.

«Сейчас ты у меня поклонишься!» – злорадно помыслил Василько. Но Волк неожиданно запальчиво молвил:

– Чем лаяться, пришли вместо нас других! Который час торчим на прясле, словно вороны, ног не чуем!

От такого предерзостного бреха Василько сначала растерялся и опустил занесенную руку, а затем разгневался. Он решил, что, если сейчас не накажет Волка, крестьянин возгордится, будет дерзить и далее, да еще поведает другим, как он осадил лютого господина.

– Ты как возглаголил, смерд? – сквозь зубы процедил Василько и обнажил нож. «Как попятится Волк, так и нужно его колоть», – решил он. Но Волк пятиться не стал; он пригнулся, напружинился, будто кошка перед прыжком. Не успел Василько сделать рукой колющее движение, как Волк оказался рядом. Василько почувствовал, что пальцы крестьянина впились в его руку, в которой он держал нож. Перед очами мелькнул заросший лик Волка, его шапка заслонила небо, исходивший от крестьянина дух, какой-то кисельно сладкий, ударил в ноздри. Он пытался освободиться, изо всех сил гнул руку в сторону и вниз, но рука подавалась в ту сторону, куда тянул ее Волк.

– Не замай, не замай, сыч! – назидательно произнес Волк.

– Прочь, прочь! – хрипел Василько. Он взмахнул свободной рукой и сбил с головы крестьянина шапку, поверх головы Волка заметались звезды. Он ударил Волка по лицу, тот покачнулся, но руку не выпустил.

– Микулка, держи его! – запросил помощи Волк, и тонкие, почти детские пальцы впились в кисть свободной руки Василька.

– Убью, щенок! – пригрозил Василько.

– Так его, так! – довольно сказал Волк.

Микулка тихо повизгивал, но продолжал держать руку Василька.

Несмотря на то что Василько и Волк схватились не на жизнь, а на смерть, никто из них не поднимал шума и не пытался позвать крестьян. Не хотели, чтобы люди узнали об их лютой сваре. Василько было стыдно просить помощь, Волк же знал, что, тронув господина, порушил свято оберегаемый обычай, и потому не желал огласки.

– Что скалишься, Василько? – зло и насмешливо спросил крестьянин и вдобавок пригрозил: – Сейчас разложим тебя на мосту и батогами…

– Опомнись, Волк! Да тебя за это… – примирительно рек уставший Василько.

– А ты не пугай, кроме татар, теперь страшиться некого!

Волк выкручивал руку Василька и оттеснял его к стене. Василько истомился. На одной руке висел крестьянин, на другой Микулка.

– Отпусти меня, – взмолился он. – Не буду я тебя поучать.

– То-то, – высокомерно молвил Волк. Он отпустил руку Василька и сделал шаг назад. Микулка тотчас забежал за спину отца; отрок впервые посягнул на величие и честь господина, это было непривычно, предерзостно и потому страшно.

– Смотри, Васька, более ножиком не играй! – заносчиво сказал Волк и пригрозил пальцем.

Его слова и весь самодовольный вид больно язвили самолюбие Василька. Он почувствовал, что если сейчас не поуправится с обидчиком, не перенесет позора. Он сказал что-то бессвязное, желая этими словами подстегнуть, разъярить себя. Затем, не раздумывая, ударил ножом Волка в живот. Волк испустил протяжный приглушенный звук. «Убил!» – подумал Василько без сожаления и радости. Крестьянин опустился на колени, зажимая руками рану. Микулка позвал отца, и, будто в ответ, Волк захрипел, забился в судорожных движениях, затем покачнулся в сторону, выпрямился и повалился вперед головой.

– Тять, вставай! Вставай! – припал к нему Микулка. Он уцепился руками в овчину отца и тянул его вверх. От каждого рывка голова Волка билась о помост.

«Бежать, бежать прочь!» – одно было сейчас на уме Василька. Хотелось, чтобы случившееся было только злым сном. Но лежавший подле его ног крестьянин и поднимавший отца Микулка настойчиво напоминали Васильку, что это не сон и что, кроме того, что у него будут угрызения совести, о его душегубстве узнают люди.

«А если предать смерти Микулку да тела убитых побросать в ров? Тогда не будет видоков моего тяжкого греха. На Микулку много сил тратить не нужно». Василько осмотрелся. Стена была безлюдна. Он медленно подошел к Микулке. Как невыносимо громко звучали его шаги, как шумно стучало его сердце. Микулка вздрогнул и стал медленно распрямляться. «Только бы не кликнул крестьян», – мысленно взмолился Василько. Микулка попятился. Ему бы бежать, криком поднять на ноги людей, но он, бедненький, растерялся, уперся спиной о выступ стены и затаил дыхание.

Василько схватил Микулку за волосы и запрокинул голову отрока. «Надобно его кончать, а то завопит», – торопил себя Василько. Если бы Микулка задергался, закричал, Василько ударил бы его ножом. Но Микулка молчал, и эта покорность остановила Василька. Он отошел от отрока и поспешно, словно боясь, что может снова поддаться дьявольскому искушению, спрятал нож в ножны.

– Поклянись, что никому не поведаешь, как я отца!.. – сказал он, и в его голосе было больше мольбы, чем угрозы.

Микулка стал тихо подвывать.

– Замолчи! – раздраженно прикрикнул Василько.

Микулка закрыл лицо руками и отвернулся. Волк лежал, перегородив мост; из-под его тела медленно расползалась лужа крови. «Как вино на Федоровом дворе», – подумал Василько и стал примериваться, как бы ему скинуть тело крестьянина в ров и при этом не замараться кровью.

– Пошел вон! – погнал он Микулку.

Микулка стал осторожно, боком, пробираться вдоль выступа стены к Тайницкой.

– Чтобы я более тебя у Тайницкой не видел! Где хочешь хоронись, хоть к татарам беги, а мне на глаза не попадайся, – вдогонку пригрозил Василько.

Затихли осторожные шаги Микулки, Василько остался один на один с убитым. Он подошел к Волку и брезгливо ткнул его сапогом.

Тело Волка покачнулось и вновь застыло. Васильку померещилось, что за ним следят. Он посмотрел на Тайницкую, у двери в стрельню темнела тщедушная фигура Микулки.

– Я тебя!.. – сказал он и пригрозил кулаком.

Микулка метнулся в стрельню, издалека на Василька глянула черная пустота ее внутреннего пространства и тут же затянулась, слилась с темно-серой громадой Тайницкой. Василько нагнулся, одной рукой обхватил Волка за шею, а другой – за ноги, приподнял его и сбросил в ров. Тело Волка оказалось донельзя тяжким. Руки дрожали от напряжения, и в груди будто все ходило ходуном. Но более чем собственное состояние, его занимало, заметен ли Волк со стены. Он всмотрелся в ров. Вначале ему показалось, что снег поглотил заколотого, но потом почудилось, что он видит во рву скрюченное тело. «Надо завтра рано утром послать в ров Пургаса. Пусть присыплет тело снегом, – решил Василько, но тут же передумал. – Нет, самому нужно спуститься в ров».

Он уже собрался уходить, осмотрел напоследок мост и спохватился. На мосту осталась кровь и валялась шапка Волка. Василько стал поспешно и суетливо вытирать шапкой кровь. Шапку выбросил в ров, а место, где была кровь, присыпал снегом.

Глава 44

Если Васильку казалось, что Москва доживает последние дни, так как татары сильны и жестокосердны, а стены пообветшали, погорели и добрых ратников мало, и народишко напуган, ищет утешения в долгих и нудных молитвах, но в Кремле если и было уныние, то оно смягчилось после его же появления. На следующий день после приезда Василька в городе пронесся слух: в осаду сел самый удалой витязь великого князя Юрия.

Как мало нужно людям, чтобы развеять кручину. Стоило родиться молве о прибывшей подмоге, как она дружно была подхвачена и пронеслась по Кремлю подобно порывистому весеннему ветру. Сказывали вначале, что пришло с Васильком сто ратников, затем – уже триста, потом – пятьсот, пока с чьей-то легкой руки не утвердилось ласкающее слух и бодрившее число: тысяча воев, да не простой, а кованой рати. Еще заговорили о том, что явились к одному чернецу святые Борис и Глеб и посулили спасение от поганых. Христиане порешили сотворить крестный ход по стенам, да те стены кропить святою водой и молебны петь, и пост строгий однодневный учинить.

С появлением в граде Василька почувствовал облегчение и Филипп. Но то было не облегчение человека, желавшего переложить на кого-нибудь тяжкую ношу и наконец нашедшего сильные плечи, но было облегчение человека, увидевшего подле себя знающего помощника.