Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства - Джеймс Данн

а) Оно видит реальность в широкой перспективе — история, прошлое, настоящее и будущее, которые включают не только людей и народы, но и Бога. Оно провозглашает, что Бог не удален от мира, но заботится о нем, проявляясь в духовных силах, действующих "за кулисами", и Его участие — решающее[636]. Отсюда неизбежно следует, что человечество в определенном смысле ответственно перед Богом — вера, находящая классическое выражение в апокалиптическом видении Страшного суда. "Поддерживать чувство того, что в жизни мы несем ответственность, ответственность перед Богом, — значит оказывать постоянную услугу человечеству"[637].

б) Оно видит в истории замысел, цель. Оно не только теоцентрично, но и ориентировано на будущее. В основе христианской апокалиптической эсхатологии лежит надежда, основанная не на наивном оптимизме по поводу человеческого прогресса, а на вере в конечное руководство Бога над всеми силами в истории, движущейся к Его цели. Эта надежда, выражающаяся в Новом Завете как вера в Иисусово второе пришествие, неотъемлема от христианского благовестия I в.: "отвергать эту надежду — значит искажать новозаветную весть о спасении"[638].

в) Эти два верования приводят к двум следствиям. Прежде всего они помогают верующим правильно оценивать настоящее. Они не питают иллюзий в отношении настоящего и его возможностей. В частности, они делают возможным положительное отношение к страданию. Нынешнее страдание есть неизбежная часть движения истории к установленной Богом цели, необходимое приуготовление к предстоящему великому и богатому будущему, определенному Богом. По словам Беркита (F. С. Burkitt): "Евангелие — это сильный протест против современного взгляда, что единственная важная вещь — жить удобно"[639].

г) Во–вторых, апокалиптическая надежда рождает в верующих новое чувство ответственности по отношению к миру. Их ценности и надежды уже не зависят от этого мира, но их ответственность за него повышается — жить и работать в этом мире ради приближения задуманного Богом Конца. Отметим, что апокалиптическая надежда как таковая не игнорирует мир и не поворачивается к нему спиной — хотя именно так ее часто в течение веков и истолковывали. Конечно, она не ищет в этом мире своего оправдания и пессимистически смотрит на его будущее. Но она не отстраняется от этого мира: родившись из его страданий, она считает себя ответственной за то, чтобы возвещать ему правду, правду о реальности и о ходе истории, изо всех сил трудясь в этом мире ради приближения Царства Божьего извне. Более того, невзирая на гонения и разочарования, она держится стойко в своем служении — именно потому, что не ждет здесь признания и оценки. Вот почему в апокалиптической эсхатологии содержится семя революции и почему она была основой вдохновения многих революционных движений в истории Европы.

Таким образом, роль апокалиптического христианства в том, чтобы противиться искушению оставить надежду ради "реальности" настоящего или оставить настоящее ради видений будущего. Оно соединяет эти два момента друг с другом, осмысливая настоящее в свете будущего и будущее в его отношении к настоящему. Это непрестанная задача, постоянная ответственность каждого поколения. Новое поколение не должно смешивать свою надежду на будущее с конкретными формулировками прежних поколений. Оно не должно оставлять надежду, из‑за того что конкретные ее выражения были слишком обусловлены прошлыми событиями и их участниками. Оно должно осознать относительность всякого выражения апокалиптической надежды, переинтерпретировать настоящее в свете прошлого ("уже") и будущего ("еще не"), не теряя надежды и устремляясь к определенному Богом будущему.

Одним словом, проблема апокалиптического христианства в том, как его сохранить и как его ограничить: сохранить надежду на близкое вмешательство Бога и связанную с ним "восторженность", но оградить от излишних деталей и сосредоточенности на тех или иных конкретных выражениях, чрезмерной зависимости от выполнения этой надежды. Апокалиптическому христианству все время грозит опасность со стороны "ускоряющихся ожиданий"[640], перед ним стоит проблема сохранить надежду, не позволяя ей выйти из‑под контроля. Эти противоборствующие течения составляли неотъемлемую и важную часть этого широкого направления в христианстве с начала его существования и до сих пор.

XIV. Ранняя кафоличность

§ 70. Что такое "ранняя кафоличность"?

В какой степени черты, характерные для кафоличного христианства, начиная с (конца) II в. присутствуют уже в Новом Завете? Когда стало неизбежным превращение западного христианства в кафоличную ортодоксию Киприана и Льва? Возникла ли кафоличность после апостолов, знаменуя собой отход от изначальной чистоты и простоты I в., как говорили некоторые протестанты? Или она — естественное раскрытие черт, составляющих суть христианства с самого начала, как утверждали многие католики? Или ответ лежит где‑то посередине? Возможно, в каком‑то решающем событии (событиях) I в.; возможно, в победе одного взгляда над другими к концу первого столетия; возможно в медленном срастании различных элементов в единое целое, имевшее бо́льшую жизнестойкость, чем альтернативные взгляды и структуры; возможно, в реакции на другие течения I в. Если какая‑то из перечисленных возможностей лучше соответствует фактам, можно ли тогда говорить о "ранней кафоличности" в Новом Завете? Есть ли в нем произведения, в первую очередь представляющие возникающую кафоличную ортодоксию?

Термин "ранняя кафоличность" (Frühkatholizismus), видимо, появился примерно на рубеже XIX‑XX вв. Но затрагиваемая им тематика берет исток по крайней мере в середине XIX в., в тюбингенской школе Фердинанда Баура (F. С. Baur)[641]. Баур и особенно его ученик Швеглер (A. Schwegler) доказывали, что "кафоличность" впервые появилась во II в., как компромисс между двумя соперничающими группировками, доминировавшими в I — начале II в., — иудеохристианством (христианством Петра) и языческим христианством (христианством Павла). Этот компромисс впервые появился в таких примирительных документах, как Книга Деяний, Послание к Филиппийцам, Первое послание Климента Римского и Послание к Евреям (Малая Азия), где делалась попытка посредничать между двумя партиями и затушевать значение разногласия между их представителями; закрепился же компромисс в более поздних произведениях II в., — Пастырских посланиях, посланиях Игнатия (Рим) и Евангелии от Иоанна (Малая Азия)[642].

Начало конца тюбингенской школы обозначила публикация второго издания работы Ричля (А. Ritsehl) Die Entstehung der altkatholischen Kirche[643]. В ней он показал, что раннехристианская история не представляла собой просто два враждебных друг другу монолитных блока: Петра (и первоапостолов) следует отличать от иудеохристиан (иудействующих), и существовало языческое христианство, отличное от Павла и мало подверженное его влиянию. Интересно, что, по мнению Ричля, кафоличность была не следствием примирения иудейского и языческого христианства, но "лишь одной из стадий языческого христианства", развитием независимого от Павла народного языческого христианства.

Этот тезис подхватил его протеже Адольф Гарнак (A. Harnack), понимая кафоличность как эллинизацию христианства. По определению самого Гарнака,

кафоличность — это христианская проповедь, подвергшаяся влиянию Ветхого Завета, вырвавшаяся из своей первоначальной среды и попавшая в эллинистическую среду синкретизма того времени и идеалистической философии[644].

Согласно этому взгляду, движение к кафоличности было в значительной мере присуще языческому христианству:

…ибо греческий дух, элемент, наиболее проявившийся в гностицизме, был уже скрыт в раннем языческом христианстве… Сам великий апостол язычников в Посланиях к Римлянам и к Коринфянам переводил Евангелие на греческий образ мыслей…[645]

Но "существенный приток эллинизма, греческого духа" произошел лишь во II в. (Гарнак датировал его примерно 130 г. н. э.), а кафоличность как таковая, Церковь с установившейся доктриной и закрепившейся формой, появилась только в борьбе с гностицизмом, в конфликте между эллинизацией и "радикальной эллинизацией"[646].

Этот взгляд был поставлен под сомнение сразу с двух сторон. В школе истории религии эллинизация, являющаяся основой "кафоличности", была определена как сакраментализм, проникший из религиозной среды языческой миссии в раннехристианское понимание крещения и вечери Господней. Здесь характеристика кафоличности дана с точки зрения использования внешних и видимых ритуалов и обрядов — взгляд, присутствующий уже в посланиях Павла (отсюда ранняя кафоличность), хотя и расходящийся с пониманием веры самим Павлом[647].