Как я пришел в Сознание Кришны... - Чайтанья Чандра Чаран дас (Хакимов А. Г.)

Первое чувство было растерянности, когда услышал выстрелы и крики отца-командира: «Иди, куда хочешь, мы теперь отвечаем только за себя».

Мама осталась в зоне оккупации, что с ней, я не знал в течение двух последующих лет, а увидел только через четыре года.

В течение длительного времени я не верил, что все происходящее реальность. Но, верный присяге и мужескому долгу, я не удрал в Россию, как сделали остальные трое сослуживцев и группа офицеров, а присоединился к абхазским формированиям и стал принимать активное участие в войне по мере своих возможностей.

Следующее сильное впечатление произвели тела пяти убитых молодых солдат, которых привезли ночью на базу, где формировались отряды ополченцев. Тогда стали зарождаться мысли о бренности жизни и о легкости ухода из нее.

На следующий день, когда мы выходили из города, произошел обстрел вертолетами. Тогда, испытывая животный страх, я вышел из тела и вознесся на вершину дерева, росшего на горе. Я понял, что тело может работать по неведомым нам законам, и подумал о невозможности полностью им управлять.

Противоборствующие стороны в Абхазии договорились вывести свои воинские подразделения за пределы Сухуми. Мне и одному абхазцу поручили сопровождать машину с боеприпасами. Погода была отменная. Проехали мост. Дорога, петляя, стала подниматься вверх. Обернувшись, мы полюбовались Сухуми, городом, пока еще прекрасным своей густой зеленью, чистотой и довольством.

Наше благостное состояние нарушил вопль: «Воздух! Всем в укрытие!» Над нами появились три вертолета в боевом порядке. Все наши кинулись в горы, вдоль которых шла дорога. Вертолеты начали атаку. Мы услышали отвратительный скрежет выпускаемых ракет и серию взрывов впереди. В голове одна мысль: «Попадет в машину, не найдут даже наших ботинок!» В тот же миг, и это по сей день для меня загадка, я оказался на вершине горы, обхватил какое-то дерево двумя руками, сжался в комок и завыл от отчаяния. В этот момент я проклинал свою жизнь и дикую идею приехать служить в «горячую точку»...

Расстреляв свой ракетный боезапас, вертолеты удалились. Я отодрал руки от дерева и стал спускаться с горы. Мне открылась кошмарная картина: на дороге горели две машины, а вокруг них суетились люди с закопченными лицами. Они подбирали убитых, перевязывали раненых. Рядом стояло дерево, и, подойдя к нему, я застыл от ужаса: на ветвях дерева, словно игрушки на рождественской елке, висели куски мяса и клочья обмундирования — все, что осталось от водителя грузовика. Едкий запах гари забивал смрад, источавшийся деревом, щедро политым кровью.

Содрав с ветвей «украшения», мы сложили их на плащ-палатку, завернули все и отнесли в сторону. Очень сильно захотелось есть. На счастье, впереди нас ждали местные жители с едой: фруктами, овощами, хлебом, сыром и мясом. Утолив зверский голод, мы легли в тень и заснули, как убитые...

Всю войну описать потребуется много времени и душевных сил, Господь заботливо припрятал это в глубинах моего сознания.

Меня потрясла смерть моих товарищей, когда одного из них я собирал на плащ-палатку. Он подорвался на мине. Меня удивило то, как я его собираю. Это тело было просто кусками мяса, а не тем, кто улыбался мне пять минут назад. Не было ни жалости, ни страха, а была только пустота.

Когда мы лежали под фундаментом забора-сетки, а в нескольких метрах падали красные, раскаленные осколки довольно крупных снарядов, я, до боли впившись в землю руками, повторял: «За что?!» В тот момент у бойца-абхазца не выдержали нервы, он вскочил и упал; осколок вошел ему в спину, перебив позвоночник и почки, но он еще жил. Тело его лежало в двух метрах и издавало хрипящие звуки. И никакая сила не могла нас поднять, чтобы помочь ему. Мы выли, грызли камни, а помочь не могли, было страшно. С такой раной долго не живут, он умер по дороге в госпиталь. Было стыдно и противно от самого себя.

Тогда ко мне не пришел Господь, видимо было еще рано.

Мы верили в судьбу, и эта вера давала силы. Если ты понимаешь, что от судьбы не уйдешь, нет смысла бояться. Вот так начиналось признание Высшей силы, тогда еще мне непонятной.

Впереди были потери товарищей, доводящие до отупения артиллерийские обстрелы из минометов, пушек, танков, «града».

Была дикая радость от ощущения стрельбы, когда автомат дрожит в руках. Были пробежки при луне между окопами под свист пуль. Была «дурь», от которой можно дико смеяться или впасть в предсмертное уныние, были поминальные застолья. Были бельевые вши, которых невозможно вывести, потому что они вездесущи. Был «кайф» мародерства, когда ты ползаешь по брошенным домам, ищешь еду, нательные вещи, туалетные принадлежности...

А еще был выбор: героическая гибель утром или ты «празднуешь труса».

Это была незабываемая ночь перед «казнью». Тогда вся жизнь прошла перед глазами. Жить с позором я не хотел, поэтому ночь ушла на подготовку к последнему бою. К счастью, у Господа Свои планы, и беспредельная атака была отменена. Судьба дала мне шанс пожить.

Это случилось в один из жарких дней, в прямом и переносном смысле.

Мы двигались по мандариннику, уходя от противника. Все мое нутро кричало от страха, который вошел в меня с ужасной силой. Я чувствовал себя гранатой, готовой взорваться. В какой-то момент «крик» этот достиг апогея, и я почувствовал сильнейший толчок, от которого распластался на земле!

Я ничего не понял, поскольку окружающие меня бойцы шли спокойно дальше. И тут раздался взрыв, по моей спине больно ударила отброшенная взрывом земля, и стало тихо, к сожалению, ненадолго. Встав с земли, я увидел безрадостную картину: боец, который шел впереди, кричал от боли, раненный осколками, а тот, что был сзади меня, стоял белый, как мел, у него из оторванной в плече руки фонтаном била кровь! Сама рука висела на «ниточках» и готова была сорваться и упасть на землю... Что самое странное, я вдруг стал спокоен до неприличия, внутри у меня больше ничего не вопило. Наоборот, меня захлестнул кайф жизни, та мысль, что могу дышать, кричать, делать все, что захочу. Я не знал, кого благодарить за свое спасение, кто дал мне возможность жить. К слову сказать, боец с оторванной рукой скончался от потери крови и болевого шока...

Вот так судьба дала мне шанс пожить. Я понял, что в нашем существовании многое от нас не зависит, и поэтому нужно ценить каждый миг этой короткой и непонятной жизни. И я, пользуясь ею сполна, постоянно борюсь за свою жизнь, несмотря на то, что позже я все-таки был тяжело ранен в голову и сейчас являюсь инвалидом. Я помню тот один из первых боев, толчок в спину, дарованную тогда мне жизнь, и я ценю это.

Тяжело было видеть потерянность людей, стоящих у разбитых домов. И когда они сквозь слезы говорили о бессмысленности прожитых годах, отданных строительству дома, то становилось как-то не по себе. Неужели смысл жизни только в этом?

Вот такие вопросы назревали все чаще и чаще. Процесс прозрения начинался мучительно непонятно. Словно скальпелем хирурга, война вскрыла все гнойники человеческой натуры. Единственный светлый момент был в необыкновенной мужской дружбе и сплоченности, все слабые «сошли с дистанции».

Завершающей точкой в этой войне стал день, когда я с пробитой головой был доставлен в госпиталь. Трое суток без сознания были необычайно приятны своей какой-то светлостью и тишиной. Я до сих пор помню ощущение сожаления по поводу своего возвращения «оттуда».

Я не знал, что пока шла операция по удалению костей черепа и гематомы, в коридоре сидел мой командир, обещавший расстрелять хирурга, если я не выживу. Хирург оперировал один, весь медицинский персонал был задействован на других раненых, поток был большой. Поэтому я не знаю, кто больше просил Господа о моем спасении — мои товарищи или врач.

Перед операцией командир повесил мне на шею свой крест. Это было начало моих поисков. После трех месяцев госпиталей, операции по закрытию дыры пластиной, во время которой я опять чуть не ушел в другой мир, получил II группу инвалидности... Но грязь войны тянула обратно. В ней блестели «жемчужины» друзей, без которых мне было очень плохо. Мой отъезд из Абхазии стал для меня трагедией. Больше я так никогда не плакал.

Закончившаяся война преобразовалась в борьбу с самим собой.

Я понимал, что крест, дарованный мне Богом, был неспроста, но разум блуждал в катакомбах желаний, воспоминаний о войне. Семейная жизнь складывалась тяжело. Болезни давали о себе знать.

В одной из больниц батюшка крестил безногих инвалидов, и я тоже решил окреститься. Обряд дал приятное ощущение освобождения от части грехов. Но продолжения не получилось. Я не чувствовал тяги идти именно этим путем. И я опять стал искать.

Я задыхался, чувствуя, что жизнь, которую я вел, ненастоящая. Я не видел логического смысла ни в чем: ни в прошлом, ни в настоящем. Русская классика, в частности книги Л. Толстого, пронизанные любовью к Богу, подталкивали меня к решительным действиям.