Властелин колец - Джон Толкин

– Пока хватит, — проговорил Гэндальф. — В таких залах обычно бывали окна, врезанные в склоны горы, этакие световые шахты, но снаружи — ночь, до утра ничего не определишь. Если я не ошибаюсь, утром увидим свет. Я предлагаю передохнуть. Большая часть пути уже позади.

Заночевать решили в углу зала, где поменьше досаждали сквозняки. Ветерок тянул из восточной галереи. Когда все улеглись, вплотную подступили темнота и тишина, особая подземная темнота и глухая ватная тишина. Чувство одиночества, затерянности в этих бесконечных печальных залах, переходах, лестницах охватило хоббитов. Смутно–страшные легенды о Мории, когда–то слышанные на родине, оказались на поверку игрушечными по сравнению с молчаливыми подземными пространствами, хранящими и ужасы, и чудеса настоящие.

– Ну и толпища гномов, должно быть, потрудилась здесь когда–то, — прошептал Сэм. — И каждый хлопотал, как барсук, и хлопотал лет пятьсот, если не больше. Ведь скала же! Она же твердая! А зачем? Неужто можно жить в этих темных норах?

– Это не норы, — подал голос Гимли. — Это — великое царство и сердце подземного мира. В те времена темноты не было. Свет, великолепие — вот воспоминания о Мории, оставшиеся в песнях.

Внезапно гном встал и глубоким голосом, мгновенно породившим эхо под сводами, запел.

Был юным мир в тиши времен,Был лик луны не затенен,Когда, в величии благом,Явился Дарин, Первый Гном.

Средь безымянных гор и рекБродя один, он их нарек;Он устремил пытливый взорВ глубины девственных озер,Где звезды вспыхнули светло,Короной увенчав чело.

Был светел мир в тиши времен;Могучи были НарготрондИ Гондолин, чьи королиЕще в пучину не ушли.Был ласков гром, был ветер мил —В День Дарина был светел мир.

Резной престол его стоялВ чертогах скальных; тронный залВенчал златой чеканный свод;Сплетенья рун хранили вход;Сиянье Солнца, блеск Луны,В кристальный свет воплощены,Не омрачались никогдаВ благословенные года.

Там гулкий молот бил в металлИ искр алмазный рой взметал;Резец искусный в недрах скалУзор но камню высекал;Чертог мерцающий хранилОпал, и жемчуг, и берилл,И в ночь дышал кузнечный мех,Творя сверкающий доспех.

Был счастлив Дарина народ;И дни, и годы напролетПел свет подземных тех земельНеутомимый менестрель.

Но мир померк во мгле времен,Глухой бедою замутнен;Смолк молот ныне; песнь нема;В горах владычествует тьма,Там страх лежит — тяжел, угрюм…О Мория! О Казад Дум!

Но в глубине угасших горХранит корону глубь озер,Пока — в иные времена–Не встанет Дарин ото сна.

– Здорово! — восхитился Сэм — Я бы выучил. «О Мория! О Казад Дум!» Эх, как представишь все эти огни, темнота еще горше становится. Послушай, Гимли, а золото и драгоценности эти, они тут так и лежат?

Но Гимли не ответил. Он слишком много вложил в песню и не хотел разменивать высокие чувства на обсуждение презренных деталей.

– Нет здесь драгоценностей, — ответил за него Гэндальф. — Орки все начисто выгребли. По крайней мере, на верхних выработках. А после ухода гномов нижние горизонты затопила вода, да и кто бы осмелился туда сунуться? Ужас глубин — надежный страж.

– А чего же тогда гномы так вернуться хотят? — удивился Сэм.

– Это все мифрил, — пояснил Гэндальф, — слава Мории не в золоте или камнях — гномы занимались ими развлечения ради, и не в железе — оно для гномов слуга и помощник. Конечно, и то, и другое здесь есть, но ради них никто не стал бы зарываться так глубоко. Здесь и больше нигде в мире водится морийское серебро, его еще называют подлинным серебром, а по–эльфийски — мифрил. У гномов есть для него свое название, но они никому его не поведали. Мифрил был в десять раз дороже золота, а сейчас и вовсе бесценен, изделий из него на поверхности осталось совсем мало. Жила идет на север, а у корней Карадраса уходит в глубину. Даже орки не осмеливаются продолжать добычу после всего случившегося. Именно мифрил положил начало богатству гномов, но он же и погубил их. Гномы зарылись слишком глубоко и потревожили Ужас Глубин. Потом его назовут Погибелью Дарина. Почти весь мифрил, добытый гномами, захватили орки; конечно, он попал к Саурону.

Об этом металле мечтали многие. Он ковкий как медь, легко полируется, после обработки становится тверже закаленной стали. На вид схож с серебром, но в отличие от него не тускнеет. Эльфийский итильдин сделан на основе мифрила.

Когда–то Торин подарил Бильбо кольчугу из мифрила. Любопытно, какова ее судьба? Небось, пылится до сих пор в Микорытском Маттом–доме.

– Что?! — разом выходя из своего возвышенного молчания, вскричал Гимли. — Кольчуга из морийского серебра? Да это же величайшая драгоценность!

– Да я–то знаю, — улыбнулся во тьме Гэндальф, — только Бильбо говорить не стал. Сейчас она стоит дороже всего Шира со всем содержимым.

Фродо молча сунул руку под рубашку и потрогал кольчугу. Его потрясла мысль о надетой на нем стоимости всего Шира. Интересно, знал об этом Бильбо? Почему–то Фродо был уверен: знал, и очень хорошо. Вот поистине великодушный дар.

Мысли хоббита наконец–то оторвались от мрачных подземелий, уносясь в Дольн, к старому Бильбо, и еще дальше, в Засумки прежних счастливых дней. Всем сердцем желал бы он снова оказаться там, выкосить лужайку, или просто побездельничать среди цветов, и никогда не слышать ни о Мории, ни о мифриле, ни о Кольце.

Фродо нес дозор. Спутники его засыпали один за другим и сердце хоббита постепенно сковывал страх. Ладони похолодели, на лбу выступил пот. Он напряженно прислушивался. Целых два медленных часа он слушал, слушал, только слушал, но не услышал ни звука.

Его уже скоро должны были сменить, и тут, в дальнем конце зала, примерно на месте западной арки, Фродо почудились два близких огонька, две бледные световые точки, очень похожие на чьи–то глаза. Он вздрогнул.

«Задремал я, что ли? — подумалось ему. Точки пропали. — Наверное, задремал», — решил Фродо, встал, протер глаза и не садился больше, пока его не сменил Леголас.

Хоббит лег, угрелся под одеялом и быстро заснул, но и во сне продолжал слышать тихий, неразборчивый шепот и видеть бледные пятна света. Когда Фродо проснулся, вокруг тихо разговаривали, а сверху прямо на лицо падал тусклый свет. Он проникал через отверстие в высоком своде над восточной галереей. Еще один световой столб слабо мерцал в северном конце зала.