Симплициссимус - Ганс Якоб Гриммельсгаузен

КНИГА ШЕСТАЯ

1-я гл.

Симплиций рассказ начинает вступленьем

О том, как живал он чужим иждивеньем.

2-я гл.

Симплициус зрит, как Люцифер ярится,

С миром в Европе не хочет примириться.

3-я гл.

Симплициус зрит в преисподней парад,

Грехов и пороков пред ним маскарад.

4-я гл.

Симплициус слышит в сонном мечтанье

Скряги и Роскоши пререканье.

5-я гл.

Симплициус видит двух юношей в гавани,

Оба пустились в опасное плавание.

6-я гл.

Симплиций с Юлием в путь снарядился,

Авар от сего весьма поживился.

7-я гл.

Симплиций видит: ворует Авар,

А Юлия долг не кидает в жар.

8-я гл.

Симплиций взирает, полон боязни,

Как совершают две страшные казни.

9-я гл.

Симплициус дискурс ведет с Бальдандерсом,

С коим в лесу он долго валандался.

10-я гл.

Симплиций в пустыне замыслил спроста

Направить стопы во святые места.

11-я гл.

Симплиций в месте укромном над дыркой

Беседу ведет с шершавой Подтиркой.

12-я гл.

Симплиций внимает продолжению повести,

Поступает с Подтиркою по чистой совести.

13-я гл.

Симплициус бюргеру пишет цидулю,

Дабы берегла его вечно от пули.

14-я гл.

Симплиций наплел простакам небылицы

О странах диковинных, рыбах и птицах.

15-я гл.

Симплициус в замке, где призраки бродят,

Со страху душа его в пятки уходит.

16-я гл.

Симплиций из замка выходит на волю,

Зашиты дукаты в новом камзоле.

17-я гл.

Симплиций в одежде худой пилигрима

Решает добраться до Иерусалима.

18-я гл.

Симплиция водят на цепи по майданам,

Набивают бродяги себе карманы.

19-я гл.

Симплициус после кораблекрушения

Обретает камрада себе в утешение.

20-я гл.

Симплиций и плотник находят стряпуху,

Подпадают искушению злого духа.

21-я гл.

Симплиций и плотник ставят крест,

Который виден далеко окрест.

22-я гл.

Симплиций на острове один пребывает,

А друга своего во гроб полагает.

23-я гл.

Симплиций кончает другим в назидание

На пальмовых листьях рукописание.

24-я гл.

Ян Корнелиссен – голландский капитан

Обрел Симплициссимуса среди диких стран.

25-я гл.

Симплиций в неложном страхе и тревоге

Укрылся от матросов в каменной берлоге.

26-я гл.

Симплиций и капитан уговор учинили,

Безумным матросам разум воротили.

27-я гл.

Симплиций с голландцами простился сердечно,

А сам на острове остался навечно.

Первая глава

Симплиций рассказ начинает вступленьемО том, как живал он чужим иждивеньем.

Ежели кто возомнит, что я поведал свою историю только затем, чтобы себе и другим скоротать время или посмешить людей, как то в обычае у лукавых шутов и балагуров, тот весьма ошибается! Ибо когда подымется много смеху, то мне самому тошнехонько, а кто понапрасну упускает благородное невозвратное время, тот расточает без пользы дар божий, ниспосланный нам, дабы мы памятовали и пеклись о нашем душевном спасении. Чего же ради стал бы я споспешествовать такому суетному дурачеству и безо всякой причины понапрасну докучать людям такою потехою? Словно я не знаю, что таким образом делаю я себя сопричастным чужому греху? Любезный читатель, я отважился посвятить себя подобной профессии, дабы хоть немного соделать добро; того ради кто пожелает обзавестись шутом, то пусть приобретет двоих; они и подымут его на смех. А ежели я порой и подпущу какую смешинку, то единственно ради тех неженок, что могут не проглотить целительные пилюли, ежели они сперва не позлащены и не подслащены, не говоря уже о тех высокопочтенных мужах, кои, когда им доведется читать пресерьезное сочинение, скорее выронят из рук книгу, как только им подвернется такая, что иногда побудит их немного посмеяться. А может быть, начнут обвинять меня, что я чересчур ударяюсь в сатиру; но мне вовсе нельзя поставить сие в упрек, ибо многие предпочитают, чтобы всеобщие пороки обличались и казнились генерально, вместо того чтобы кого-либо дружески укоряли в собственных прегрешениях. И такой теологический штиль у господина Аминя [653] (коему я однажды поведал свою историю) в нынешнее время, к сожалению, также не больно-то в чести, чтобы я мог к нему прибегнуть. Сие с легкостию заключить можно, глядючи на ярмарочных лекарей или шарлатанов [654] (кои сами себя именуют знатными врачами, окулистами, грыже– и камнесечцами, а также имеют о том добрые пергаминные грамоты с привешенными к ним печатями), когда кто-нибудь из них выходит на ярмарочные подмостки вместе с Гансвурстом или Гансом Супом [655] и с первого же выкрика и диковинных прыжков и ужимок своего шута собирает вокруг себя куда больше зевак и слушателей, нежели прилежный пастырь духовный, который со звоном во все колокола трижды созывает вверенных его попечению овечек, дабы прочитать им плодоносную целительную проповедь.

Как бы там ни было, я объявляю перед всем светом, что не почту себя виновным, ежели кто посетует, что я вырядил Симплициссимуса по той моде, которую люди сами требуют, когда хотят наставить чему-нибудь полезному. А коли они тешат себя скорлупкой и пренебрегают скрытым в ней орешком, то хотя и останутся довольны сею повестью, как весьма забавной, однако ж далеко не уразумеют того, что я, собственно, хотел им преподать: засим зри снова слова, коими я довольствовался в конце пятой книги.

Там любезный читатель узнает, что я снова сделался отшельником, а также по какой причине сие произошло; того ради приличествует мне поведать, какую жизнь повел я с того часу. Первые месяцы, покуда было еще тепло, все шло весьма хорошо: жажду плотских утех или, лучше сказать, грехов, коим я прежде усердно предавался, смирял я поначалу без особого труда, ибо с тех пор как я отрекся от служения Бахусу и Церере, то и прекрасная Венус не захотела меня больше посещать. Однако ж таким путем я не достиг совершенства, ибо то и дело претерпевал многоразличные искушения, и когда я, дабы побудить себя к раскаянию, помышлял о своих прежних распутных похождениях, то разом приходили мне на память все утехи, коими я повсюду ублажал себя, что не всегда споспешествовало моему здравию и духовному совершенствованию. Но как я с того времени поразмыслил и рассудил о сем предмете, то праздность, злейший мой враг, и свобода (ибо надо мною не стоял ни один священнослужитель, который пекся бы обо мне и надзирал за мною) были причиною того, что я не всегда твердо стоял на избранной мною стезе. Я поселился на высокой горе, прозванной Моховая голова [656], что возвышается в Шварцвальде посреди темного елового леса, так что передо мною на востоке открывался прекрасный вид на лощину Оппенау [657] и ее окрестности, на юге Кинцигская долина [658] и графство Герольдсек [659], где посреди двух соседних гор стоял высокий замок, словно король на кегельбане, на западе я мог видеть верхний и нижний Эльзас, на севере тянулось вниз по Рейну маркграфство Нижний Баден [660] и в той же стороне горделиво подымался город Страсбург с его высокой соборной башней, словно сердце, заключенное в плоть. Созерцая и наблюдая столь прекрасные местности, я более увеселял себя, нежели усердно молился: к сему меня изрядно приохотила моя першпективная трубка, с коей я не расстался. А когда я по причине темной ночи не мог ею пользоваться, то брал инструмент, который я изобрел для усиления слуха, и прислушивался к тому, как за несколько часов пути от меня брешут деревенские собаки или пробегает дичь поблизости от моего жилья. В таких дурачествах провождал я свое время, но не находил его для трудов и молитвы, чем поддерживали свою плоть и свой дух древние египетские отшельники [661]. Поначалу, когда я был в тех местах еще внове, бродил я от дома к дому в ближних долинах и снискивал себе пропитание милостынью, однако ж не брал ничего сверх того, в чем у меня была нужда, особливо же презирал я деньги, что все окрестные соседи почитали превеликим чудом и как бы своего рода апостольскою святостью. Но как только узнали, где я живу, то кто бы ни отправлялся в лес за своим делом, всегда приносил мне что-нибудь съестное. Они прославляли повсюду мою святость и беспримерную отшельническую жизнь, так что даже люди из более отдаленных местностей, то ли из любопытства, то ли из благочестия, с немалым трудом пробирались ко мне со своими подношениями. Так что у меня не только не было недостатка в хлебе, масле, соли, сыре, сале, яйцах и других подобных припасах, а скорее изобилие, от чего я не становился благочестивее, а напротив, чем далее, тем нерадивее, леностнее и хуже, так что меня уже почти можно было назвать лицемером или продувным святошей. Однако ж я не перестал мысленно рассуждать о пороках и добродетелях и помышлять о том, что мне надлежит делать, ежели я хочу попасть на небо. Но все шло у меня безо всякого толку и надежного совета и также твердого намерения приложить к сему всю серьезность, какую требовало мое исправление.