Тревожное небо - Эндель Пусэп

Погода стала значительно лучше, выглянуло солнце, дул ровный свежий ветер. Подошли пассажиры. Церемония прощания завершается значительно быстрее, чем обычно. И мы, отбуксировав корабль на старт, легко поднимаемся в воздух.

Качаем крыльями — прощай, Америка! Курс — на Гренландию.

Вновь над океаном

Начинается полет хорошо: под нами стелется низкая рваная облачность. Но вскоре она превращается в сплошную и потихоньку начинает прижимать нас снизу. Который уже раз приходится насиловать двигатели и лезть вверх. Но теплый фронт проворнее нас, и вскоре мы оказываемся в его мощных объятиях. Сразу темнеет. Скрылись и солнце, и океан. Это пока не беда. Но беда в том, что одновременно прекращается связь с землей и перестают доходить до нас сигналы ньюфаундлендского радиомаяка. Мы оказываемся один на один с облаками, над бескрайней водной равниной. Другая беда, правда, известная нам заранее, состоит в беспримерных по величине магнитных склонениях, в 30 и даже в 40 градусов, и линии склонений идут поперек нашего маршрута. Если знать хотя бы каждые полчаса точно свое место, то все было бы нормально. Но мы своего точного места никаким способом определить не можем. Нужно непременно пробиваться наверх. Там солнце. Там штурманы сумеют уточнить наше место.

…Пробиваясь вверх, идем в оплошном ливне. Вода заливает у штурманов карты и приборы, но они молча переносят это, ожидая выхода под чистое небо.

Температура падает с каждым метром высоты. Вот уже по стеклам кабины летчиков прекращается бег струек и они начинают белеть. Лед… Вскоре по обшивке стучат куски льда, срывающиеся с лопастей винтов. Машина становится вялой и неповоротливой, тяжелеет с каждой минутой. Нет, не будет дела, как любит говорить Саша.

— Нам не пробиться наверх. Идем вниз, — говорю я по общей связи.

На 3000 метрах лед исчезает, и самолет приобретает свою обычную управляемость. Как лететь дальше? Спуститься вниз, под облака? Тогда нам не хватит горючего… Подняться наверх? Уже пробовали… Остается одно: лететь на этих самых 3000 метрах, на грани обледенения, надеясь, что обещанные 50 миль когда-нибудь кончатся. По времени полета мы прошли не 50, а 150 миль, а фронт облачности остается таким же, каким он был час тому назад. А если теплый фронт располагается не поперек нашего маршрута, а вдоль него, то мы так и дойдем до Гренландии, не видя ни моря, ни неба. А ведь Гренландия с ее ледяными плато и вершинами на целый километр выше, чем мы сейчас летим…

— Летчики, заверните вправо на 15 градусов.

— Почему так много?

— Если пятнадцать много, то давайте три раза по пять, — смеется Штепенко.

Хорошее настроение — признак добрый. Очевидно, штурманы что-то уловили.

— Добро, — я отказываюсь от мысли резко оборвать Штепенко.

В самолете надолго воцаряется молчание. Штурманы колдуют над папкой прогноза погоды. Радисты бесплодно постукивают время от времени ключом и безнадежно вздыхают. «Радио всего мира» — мистер Кемпбелл совсем сник. Некогда ни скучать, ни дремать только летчикам и инженеру с борттехником. Золотарев и Дмитриев в две пары глаз зорко следят за режимом работы двигателей. Экономить каждую каплю бензина — вокруг этого вертятся все их старания.

Пассажиры опят. Только светлое пятно лампочки над головой наркома говорит о том, что он что-то читает.

В наушниках раздается тихий бас Кожина:

— Товарищи, нарком просит предупредить его, когда будет Гренландия.

М-д-а-а! Я бы тоже не возражал точно знать это.

— Александр Павлович, — спрашиваю я, — какая высота гор Гренландии?

— На тысячу метров выше нашего полета.

— Какая погода в Гранландии? Сколько времени осталось еще лететь? — продолжаю допрос.

— По прогнозу — разорванная облачность. Подойти должны минут через двадцать, связи нет, — лаконично отвечает штурман

Однако! «Должны подойти»… «По прогнозу…» все это — гадание на кофейной гуще.

— Ну и выбрали погодку, — ворчу я, а на душе скребут кошки.

И вдруг в наушники врывается возбужденный голос Низовцева:

— Высокие облака, пять баллов… ветер…

— Пусть себе дует, — перебиваю радиста, — сам вижу…

В мгновенье ока нас заливает яркий солнечный свет, и над нами — ласковая голубизна ясного неба. А впереди чуть левее нашего курса сверкают грозные ледники и пики долгожданной Гренландии.

— Товарищ Кожин, передайте пассажирам, что слева впереди видна Гренландия.

— Уже передал, товарищ майор, — отвечает пушкарь бодрым голосом. Ему ведь еще лучше, чем летчикам, видно все вокруг.

Смотреть есть на что. Берег южной части этого самого большого в мире острова очень схож с берегами Норвегии. Далеко врезаются в глубь острова извилистые большие и малые фиорды. Отвесные черные скалы обрываются в воды океана, и мириадами брызг разбиваются о них грозные валы. Белыми гигантскими лебедями кажутся нам с высоты проплывающие вдоль берегов айсберги. Так же, как о береговые скалы, рушатся об эти величавые и сверкающие на солнце ледяные стены высокие волны океана, поднимая ввысь пенистые буруны. Дальше к северу тянутся ровные ледовые плато, местами изрезанные темными провалами глубоких многокилометровых трещин.

Глядя на грозные ледяные горы, величественно двигающиеся среди бурных волн, невольно вспоминаем «непотопляемый» «Титаник», погибший от столкновения с льдиной в апреле 1912 года и по сей день ржавеющий на дне Атлантического океана.

… Из отрывистых разговоров радистов узнаю, что наконец-то они установили связь с Исландией.

Это очень хорошо. Когда знаешь, что тебя ждет впереди, и работать, и жить куда проще и приятнее.

После возбуждения, вызванного появлением величественных видов Гренландии, в корабле снова устанавливается спокойная умиротворяющая тишина. Не та, осторожная и напряженная, какой она была у нас час-полтора тому назад, когда каждый нерв и мускул были натянуты до предела.

Теперь, когда большая часть пути осталась за кормой, меньшая, на два часа, не вызывает никаких опасений. Тем более, что есть устойчивая двухсторонняя связь с аэродромом посадки — с Рейкьявиком. Все хорошо, что хорошо кончается!

Идем на высоте 3500 метров. Внизу под нами стелется слой облаков, изредка через них просвечивается темная поверхность океана.

Слева, из-за ровной гряды облаков, показывается большой багровый диск солнца.

Начинается новый день.

Слышу, как штурманы переговариваются:

— Сергей Михайлович, послушайте маяк…

— По-моему «А» громче, чем «Н», — отвечает Романов.

— А ну, давайте мне, — вмешиваюсь я. — Два уха хорошо, а третье — ухо старого радиамаячника — еще лучше. Переключайте на меня.