Мой Дагестан - Расул Гамзатов

Я родился и вырос в песенном доме. Робко я взял в руки свой карандаш. Я боялся прикоснуться к поэзии, но не мог не прикоснуться к ней. Положение мое было сложное. Кому после Гамзата Цадаса нужен будет еще Расул Цадаса (то есть из аула Цада). Из одного аула, из одного дома, из одного Дагестана.

Куда бы я ни поехал, где бы ни приходилось мне встречаться и говорить с людьми, даже и сейчас, когда у меня самого седые волосы, везде и всегда говорят: "А сейчас слово предоставляется сыну нашего Гамзата - Расулу". Конечно, не маленькое дело быть сыном Гамзата, но хочется быть и самим собою.

Однажды поехал я в горный район. Побывал в нескольких аулах, остался на моем пути один аул - Цумада. Издалека я увидел, что на окраине аула собрался народ. Слышно, что играет зурна, звучат песни. Кого-то встречают. Некого больше встречать, кроме меня. Стало мне и приятно и немного совестно, как будто пока не заслужил я такой встречи. Подъезжаем все ближе. Выходим из машины. Люди спрашивают:

- А где же старый Гамзат?

- Гамзат в Махачкале. Он и не собирался к вам ехать. Я приехал, сын Гамзата Расул.

- А нам сказали, что приедет Гамзат.

Люди начали расходиться. Остались около меня несколько молодых людей. Мы стали петь песни. Пели много. И то, что сочинил народ, и то, что сочинил мой отец, и даже спели одну песню, сочиненную мной.

Эта песня была похожа на мальчишку, который, держа плетку, поднимается по лестнице вслед за отцом, несущим седло.

Наш горский пандур! Чем становлюсь старше, чем больше узнаю жизнь, людей, мир, тем больше боюсь взять тебя в руки. Струны твои натягивали и настраивали тысячелетия. Тысячи певцов извлекали из тебя дивные звуки. Когда я начинаю поворачивать колки, сердце замирает, и если бы лопнула в этот миг струна, кажется, разорвалось бы и сердце. Так легко оборвать струну. Это значит убить песню.

Но как бы то ни было, я должен взять тебя в руки, должен настроить, должен спеть свою песню. Пусть она затеряется среди других песен Дагестана, потому что голос мой не может сравниться с голосами старинных певцов. Да, песни у нас стали другими.

- Неужели после Махмуда никто не влюблялся? Что-то не слышно стало любовных песен.

- Влюбляться-то влюблялись. Но зачем песни? Муи не нужно петь серенады и похищать ее. Муи приходит сама.

- Неужели после Шамиля перевелись храбрецы? Что-то не слышно песен о славных делах храбрецов и о славных битвах.

- Храбрецы-то, наверно, есть. Но зачем теперь песни о битвах, когда даже сабли просят мира.

Что из того, что затеряется мой голос среди других голосов Дагестана. Придут другие, допоют то, что я не допел.

Старость лишает человека многих радостей жизни. Она отнимает силы, зоркость глаза, остроту слуха, спускает перед человеком занавес сумерек, отделяя его от мира. Подчас рука не может удержать бокала с вином.

Но я не боюсь ее, потому что она, отняв все, не отнимает у меня песню. Она не отнимает у меня моих Махмуда, Батырая, Пушкина, Гейне, Блока, всех великих певцов, в том числе и такого певца, как Дагестан. Пока он есть, дела не так плохи. Останется он - не пропадем, не потеряемся и мы.

В одном горном ауле есть детская игра, которую можно назвать так: "Кто ищет, тот найдет, кто найдет, тот получит". Однажды я участвовал в этой игре.

Мальчика отсылают в другую комнату, чтобы он не видел, куда спрячется одна из девочек. Вдобавок ему завязывают глаза. Мальчик приходит и начинает искать. Все хором поют: "Ай, дай, дала-лай". Когда мальчик ищет не там, поют печально и тихо. Когда он на верном пути, поют оживленно и весело. Когда он находит девочку, все хлопают в ладоши и заставляют их танцевать. Так песня выводит мальчика с завязанными глазами на правильную дорогу и приводит к желанной цели.

Я родился в песенном доме, в песенном Дагестане, в песенной стране России, в песенном мире. Я знаю силу песни, я знаю ей цену. Если бы у Дагестана не было песен, то никто не знал бы его так, как знает сегодня. Был бы Дагестан как заблудший тур. Но по крутым горным тропинкам наша песня вывела нас в большой мир, приобрела нам друзей.

"Спой мне песню, и я скажу, кто ты", - говорит Абуталиб, изменяя известное изречение. Дагестан пел свои песни, и мир понял его.

КНИГА

Слово "тlехь" имеет на аварском языке два значения. Во-первых, овечья шкура, во-вторых, книга.

Говорят: "Каждый должен беречь голову и папаху на голове". Папаха, как известно, шьется из овечьей шкуры. Ну, а голова горца столетиями была той единственной неписаной книгой, в которой хранились наш язык, наша история, наши повести, наши сказки, преданья, обычаи, все, что придумал народ. Овечья шкура веками предохраняла, согревала, защищала собой ненаписанную книгу о Дагестане - голову горца. Многое осталось и дошло до нас, а многое потерялось и застряло в пути, безвозвратно погибло.

Некоторые страницы этой книги погибли, как герои в огне боев (папаха не может предохранить от пули и от сабли), а некоторые погибли, как несчастные путники, когда они собьются с дороги, попадут в пургу, выбьются из сил, сорвутся в пропасть, угодят под снежный обвал, набредут на нож разбойника.

Говорят: что забыто и потеряно - самое лучшее и великое.

Ибо когда читаешь стихотворение и вдруг забудешь строку, она кажется самой нужной.

Ибо когда вспоминают корову, которая пала, кажется, что она давала молока больше других и молоко у нее было жирнее.

Отец Махмуда сжег полный сундук рукописей своего сына-поэта. Ему казалось, что стихи губят непутевого сына. Теперь все утверждают, что в сундуке были самые лучшие стихи Махмуда.

Батырай никогда не пел одну и ту же свою песню два раза. Часто он пел на пьяных свадьбах. Эти песни там и остались, никем не сохраненные. Теперь все утверждают, что они были самыми лучшими.

Много песен спел Ирчи Казак при дворе шамхала, но редкие песни покинули этот двор, перелетели через ограду и достались людям. Сам Ирчи Казак говорил: сколько ни пой, ни шамхал, ни осел песен не понимают.

Говорят, что те потерянные стихи Ирчи Казака были самыми лучшими.

Голоса сожженных пандуров не дошли до нас. Мелодии чонгуров, выброшенных в реки, не дошли до нас. По всем погибшим и убитым я тоскую сегодня.

Но когда я слушаю и читаю то, что осталось, сердце мое радуется, и я благодарен сердцам бедных горцев, которые несли в себе и донесли до нас наши бесценные неписаные книги.

Эти повести, сказки, песни как бы говорят теперешним написанным пером на бумаге и напечатанным книгам: "Мы, неписаные, сотни лет брели через все невзгоды и вот дошли. Интересно, дойдете ли вы, так красиво изданные, хотя бы до следующего поколения? Посмотрим, - говорят они, - что является более надежным книгохранилищем: библиотеки, книжные склады или человеческие сердца?"