Фурии Кальдерона - Джим Батчер

— Алеранец, — прошептала она, открыв глаза. Лицо ее побелело отболи. — Алеранец… Поздно… Яд… Отец… Скажи ему, мне жаль.

Тави уставился на нее.

— Нет, — выпалил он. — Нет, Китаи. Мы почти выбрались.

— Ты все хорошо придумал, — пробормотала она. Голова ее бессильно свесилась набок; глаза снова закатились.

— Нет, — прошипел Тави с неожиданной даже для него самого злостью. — Нет, вороны тебя побери! Ты не можешь! — Он сунул руку в сумку и принялся рыться в ней, почти ничего не видя от слез. Должно же быть что-то. Она не может, не имеет права умереть. Нельзя же так. Они ведь почти спаслись.

Что-то больно кольнуло его в палец. Проклятый гриб… он снова укололся об его шипы, вороны их побери. Благословение Ночи.

«Лихорадка. Отрава. Рана. Боль. Даже возраст. Он побеждает их всех. Для нашего народа нет ничего более ценного»…

Всхлипывая, Тави схватил гриб и принялся, не обращая внимания на боль, обрывать шипы. Со всех сторон слышался визг Хранителей; они подступали все ближе, хотя продолжавшая гореть ветка сбивала их с толку, замедляя продвижение.

Тави наклонился и приподнял голову Китаи, подсунув под нее руку, потом протянул другую руку к ране на ее бедре и изо всех сил сдавил гриб.

Прозрачная, пахучая жидкость сочилась у него между пальцев и капала в рану, смешиваясь с кровью и желтым ядом. Нога Китаи дернулась, и девушка вдруг резко вздохнула.

Остаток гриба Тави поднес к ее губам и сунул в рот.

— Ешь, — приказал он. — Ты должна съесть это.

Губы Китаи дернулись, а потом она механически начала жевать. Прожевав и проглотив гриб, она медленно открыла глаза и уставилась на Тави.

Время как будто остановилось. Тави неожиданно понял, что не отрываясь смотрит на девушку — так, как не смотрел еще ни на кого. Он вдруг ощутил ее кожу под своей рукой и испытал внезапное, острое искушение коснуться пальцами ее груди, вновь ощутить ее усиливающееся сердцебиение. Он почувствовал ток крови в ее жилах, страх, и досаду на себя, и смятение, царившие в ее мыслях. Однако и страх, и досада, и смятение уходили, а взгляд ее, направленный на него, прояснялся. Глаза ее расширились, и Тави понял, что и она ощущает его близость точно так же.

Не отрывая взгляда, Китаи подняла руку и коснулась его груди, крепко прижав пальцы, чтобы услышать его сердце. Несколько бесконечных, застывших секунд понадобилось Тави, чтобы отличить биение своего сердца, гул крови в своих ушах, от ее. Их сердца бились вместе, абсолютно в унисон. И стоило ему понять это, как его сердцебиение участилось и ее тоже, а кровь бросилась ему в лицо, да и она покраснела в ответ на это. Он смотрел в ее удивленные глаза и понимал, что это отражение его собственного взгляда.

Запах ее — свежий, дикий — обволакивал его, настойчиво лез в ноздри, словно живое существо. И ее глаза, ее щеки, ее рот…

В это мгновение он увидел в ней обещание будущей красоты, силы, которой предстоит еще вызреть, отваги и безудержной изобретательности, по части которых она не уступала ему.

Столь силен был этот шквал эмоций, что взгляд его затуманился, и он заморгал, отгоняя слезы, и сразу же увидел, что и она моргает ресницами с глазами, полными слез. И когда взгляд Тави прояснился окончательно, то же случилось и с ней, и глаза их снова встретились — и он увидел в них не прежний вихрь сменяющих друг друга оттенков; нет, теперь они превратились в два бездонных изумрудно-зеленых озера.

Таких же зеленых, как его собственные.

— О нет, — прошептала Китаи слабым от потрясения голосом. — О нет.

Она открыла рот, попыталась сесть — и без сил рухнула обратно ему на руки.

Застывшее мгновение миновало.

Тави, очнувшись, поднял голову и увидел, что первый Хранитель миновал уже горящие одеяло и ветку. Тави вскочил, поднял Китаи и, шатаясь, вернулся к веревкам. Он продел ступню в петлю на конце одной веревки, дотянулся до другой и привязал ею Китаи к себе. Дорога начал тянуть веревку наверх, не дожидаясь, пока он закончит вязать узел. Вторая веревка тоже дернулась вверх — должно быть, ее тянула по команде Дороги Хашат.

Тави изо всех сил держался за веревку и — едва ли не крепче — за Китаи. Он обессиленно закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока они с Китаи не оказались на ровной земле, на холодном, свежем, чистом снегу. Когда он наконец открыл их, он сидел, привалившись спиной к камню, а рядом с ним темнело пятно земли в месте, откуда Дорога вырвал камень.

В следующую секунду до него дошло, что Китаи лежит рядом с ним, под его рукой, — теплая, живая, хоть и почти без чувств. Смутившись, он осторожно убрал руку — впрочем, ему хотелось, чтобы она оставалась там, где лежит.

Тави заметил, что над ними стоит и смотрит на них, широко открыв глаза, Хашат. Медленно-медленно ее удивленный взгляд сменился негодующим.

— И что ты собираешься делать с этим? — спросила она, повернувшись к Дороге.

Вождь, вены на руках которого вздулись от усилия, запрокинул голову и расхохотался.

— Ты знаешь это не хуже меня, Хашат. Дело сделано.

Вождь клана Лошади нахмурилась и скрестила руки на груди.

— Никогда не слышала ни о чем подобном, — заявила она. — Это невозможно.

— Вовсе нет, — пророкотал Дорога. — Нам теперь предстоят другие дела.

Хашат раздраженно мотнула головой, отбрасывая упавшую ей на глаза гриву.

— Не нравится мне это, — буркнула она. — Это подвох. Ты меня провел.

Глаза Дороги озорно блеснули, а на губах мелькнула улыбка, но голос его звучал серьезно, даже резко.

— Не забывай, зачем мы здесь, Хашат.

— Ради Испытания, — кивнула та и повернулась обратно к Тави. — Ну, алеранец? Ты принес Благословение?

Тави вздрогнул и вдруг ощутил себя дурак дураком. Он ведь и забыл. Со всеми этими страстями он совсем забыл про Испытание. Он забыл, что использовал тот гриб, который был нужен ему, чтобы одержать победу над Китаи. И хоть он и спас девушке жизнь, Испытание он проиграл. Жизни его теперь цена — ломаный грош. И мараты — все их племена — навалятся теперь на его народ.

— Я… — начал Тави.

Он машинально сунул руку в сумку — и наткнулся там на теплые пальцы. Тави увидел, что Китаи осторожно убирает руку из его сумки. Взгляды их на мгновение снова встретились, и он скорее ощутил, чем увидел, в ее глазах безмолвную признательность, восхищение его смелостью.

— Глупо все-таки, — шепнула она и снова закрыла глаза.

Не в силах вымолвить ни слова, Тави снова полез в сумку и нащупал там подсунутое Китаи второе Благословение Ночи. Разумеется, он снова укололся о шипы. Окровавленными пальцами достал он его из сумки и протянул Дороге.