Пути, которые мы избираем - Александр Поповский

— Мне кажется, что теперь нас не разделяют различия во взглядах, — с улыбкой сказал Быков, — в докладе вы подтвердили, что сигналы, связывающие внутренние органы с высшими отделами мозга, — той же природы, что импульсы подощущения. Состояние предчувствия могут с одинаковым правом изучать все: и психологи и физиологи…

— Я подумал о том, — мечтательно произнес Пшоник, — как это случилось, что сигналы, идущие от внутренних органов, от самой, казалось, жизненной основы, отодвигаются под порог ощущения и заглушаются голосами извне? Не знаю, согласитесь ли вы, но я пришел к убеждению, что в ходе эволюции по мере того, как усложнялась внешняя среда как арена борьбы за существование, сигналы внешнего мира эту власть захватили и их зов приобрел первостепенное значение…

Ученый кивнул головой: разумеется, так, иначе это объяснить невозможно…

Глава девятая

У изголовья больного

Опыты надо ставить на человеке

Когда Иван Терентьевич Курцин впервые переступил порог деревянного флигеля в Институте экспериментальной медицины и предстал перед Быковым, он был крайне смущен приемом. Ученый внимательно оглядел своего нового аспиранта, скользнул взглядом по его высокой фигуре, широким плечам, мускулистой шее и сильным рукам и спросил:

— Вы занимаетесь гимнастикой?

Аспирант даже растерялся от неожиданности:

— Я… собственно говоря… врач. По конкурсу зачислен к вам в аспирантуру. Физкультурой занимаюсь давно. Числюсь чемпионом по боксу полусреднего веса. Звание это получил на ринге.

— У вас выправка спортсмена… Вы и футболом занимаетесь?

— Обязательно. Ни одного матча не пропускаю…

— Что вы читали по физиологии? — спросил Быков и, не Дожидаясь ответа, продолжал: — Впрочем, все равно: проштудируйте лекции Павлова «О работе главных пищеварительных желез». Проделайте несколько опытов, хронических и острых.

Предложение ученого не пришлось по вкусу молодому человеку, он смущенно огляделся, опустил глаза и сказал:

— Что угодно, только не острый опыт. У меня на это духу не хватит. Мучить животных я не умею.

На лице его явственно отразилось отвращение. Быков невольно рассмеялся. Уж очень не вязалось признание молодого человека с его крупным и сильным телом.

— Хорош боксер, нечего сказать! Какой же из вас физиолог, если вы скальпеля боитесь?

Насмешка ученого задела аспиранта, он тряхнул головой, прочесал пальцами свою густую шевелюру и, глядя своему собеседнику прямо в глаза, твердо сказал:

— Я врач и скальпеля не боюсь. Ваш институт тем меня и привлек, что он экспериментальный. Здесь можно искать, до всего дознаваться и не складывать рук перед обреченным больным… Другое дело убить собачку без пользы… Простите меня, — несколько смутившись собственной смелости, добавил он.

Ученый пожал плечами, подумал что-то не очень лестное о молодом человеке и поспешил отпустить его.

Беседа с Быковым не слишком обрадовала Курцина. Не понравился ему тон — деловой и холодный, загадочная улыбка, часто появлявшаяся на губах собеседника, а больше всего — совет заняться опытами в лаборатории. Не этого он ждал. Ни слова о человеке, о клинической практике, о новых средствах лечения опасных болезней. Хороша медицина! А еще «экспериментальная»! «Проделайте несколько опытов, хронических и острых». Зачем? Уж не думают ли они сделать из него физиолога?… Стоило ли ради этого оставлять родные места: Ростов, где он учился, деревню, в которой прошло его детство, променять степные просторы на край болот и лесов, темные южные ночи — на бледную немочь белых ночей… «Не затем я сюда приехал, — хотелось ему бросить ученому. — Не время теперь собак изучать, надо подумать о клинике, о нуждах врача».

Давно уже беспокоит его мысль о том, как бессильна порой медицина, как далеко еще до желанного дня, когда человек научится одолевать болезни. Все более блекнут его радужные иллюзии, восхищение и вера в благодетельное искусство врача, дарующего больному покой и здоровье. Они возникли давно, в далеком детстве, под влиянием дяди — известного ученого-медика. В его приёмной мальчик впервые столкнулся с людскими страданиями, увидел больных, с благоговением взиравших на спасителя-врача, услышал рассказы о чудесных исцелениях, возвращении умирающих к жизни и труду и возмечтал стать врачом, обязательно знаменитым, как дядя… «Будешь верить в свое дело и любить его, — поучал профессор племянника, — не то, что доктором или академиком — любимцем народа будешь… Нет большей чести для человека…»

Как было не возмечтать?…

Влияние дяди-профессора не осталось без отклика — Курцин решил стать медиком. Теперь племянник встречался с дядей на кафедре, где тот читал студентам курс диагностики внутренних болезней.

Профессор часто приглашал студента в свою клинику, показывал ему больных, объяснял течение болезни, невольно обнаруживая силу и слабости врачебного дела. Однажды он сказал ему, указывая на мужчину средних лет, крепкого сложения и не слишком болезненного на вид:

— Обследуй-ка его… Диагноз, — продолжал он по-латыни, — неоперабельный рак правого легкого.

Студент выслушал больного, отвел профессора в сторону и спросил:

— Что значит «неоперабельный»? Почему?

— Потому что мы не умеем еще оперировать целое легкое, — с грустью ответил тот.

— Как так не умеем? Всему должна быть причина. Почему бы не попробовать?

— На ком? На человеке?

— Да, на человеке, — нисколько не смутился студент.

Профессор многозначительно покачал головой:

— Эксперименты на человеке запрещены. И это, конечно, справедливо.

— А обрекать людей на гибель только потому, что мы их лечить не умеем, можно?

В другой раз профессор повел студента в анатомический зал, где на мраморном столе лежал труп девушки лет двадцати, и, указывая на него, сказал:

— Она умерла от так называемого белокровия — неполноценной деятельности костного мозга. Вскрытие ничего нам не объяснило, и я не поверю, что в этом прекрасном и совершенном создании был плохой костный мозг. Нет! Тут разразилась катастрофа, которую мы не умеем еще объяснить.

Профессор не догадывался, какие страсти разбудил в молодом человеке. Вдохновив своего питомца на верность идее, он первым эту веру поколебал.

На четвертом курсе явилось новое испытание. Студент увлекся невропатологией — наукой о нервной системе и ее страданиях. Все в ней казалось ему достойным удивления; проводники к мозгу и к органам серьезно изучены, по одним лишь симптомам врач определит, в какой части спинного или головного мозга возникла закупорка кровеносного сосуда или наступило излияние крови в мозг. Нарушена ли только деятельность системы — и тогда нет повода для мрачных опасений, или опухоль грозит гибелью организму, ничто не ускользнет от пытливого взора невропатолога.