Время кобольда - Павел Сергеевич Иевлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, Клюсь.
— Спасибом не отделаешься! Лайса меня уже пристрелить обещала, если я тебя не вытащу!
— О, мадам полицейская тут? Значит, и нам пора собираться.
— А эти двое? — Клюся показала на капсулы.
— Пусть. Там есть кому за ними присмотреть.
В конце концов, Настя встретилась с матерью, им найдётся, что обсудить. Например, какой я плохой отец.
Глава 27. Кэп
Begin at the beginning and go on
till you come to the end: then stop.
Lewis Carroll. Alice in Wonderland
— Ты будес доситывать, Кэп-сама?
— Не торопи его, Сека. Думаю, там не написано ничего приятного.
— Родитери — это срозно… — вздохнула Сэкиль.
— Не то слово! — поддержала её Натаха. — Мой папахер угробился на байке, когда мне было восемь. Прихватил с собой мамашу и меня — но я выжила, потому что была пристёгнута в люльке. Плохо его помню, но бухал он здорово. Когда мы разбились, был пьян в сосиску.
— И сто с тобой старо?
— Что-что… В детдоме жила. Вон, с Кэпом. Кэп, ты меня помнишь?
— Я плохо помню детдом.
— Ну да, что тебе некрасивая девчонка на два года младше. А для нас ты был герой. Один не прогнулся, хотя мудохали тебя поначалу страшно. Я в тебя влюблена была до мокрых трусов.
— В восемь рет? — удивилась Сэкиль.
— Ну, до трусов — не в восемь, конечно. Это уже потом, как сиськи вылезли. Но мне ничего не светило, я всегда была страшненькая и не очень умная. Когда он выпустился, я думала, не дотяну свои два года. Без Кэпа там вообще хреново стало. Любой детдом — говнище, а уж наш — вообще тюряга беспросветная. Как специально сделали. Я по выходу накуролесила по дури ума и присела чуток, могу сравнить. Так вот — на киче и вполовину не так погано, как у нас было. Если бы не Кэп, совсем бы рехнулась, наверное.
— Его так и звари — Кэп?
— Не, это мы его так прозвали. Подружка моя придумала. Он сколотил компашку из малолеток и защищал нас от старших, а от сверстников мы и сами могли, колхозом-то. Так и выжили. Я ж недавно ничего не помнила, а его сразу, как увидела, Кэпом назвала. Так он мне, видать, в душу запал за восемь лет. Так и пошло — Кэп да Кэп.
— А имя его помнис?
— Конечно, его звали…
— Не надо, — остановил я её. — Останусь Кэпом. Я давно не тот, кого звали тем именем.
— Ну и зря, Кэп. Я в твою честь сына хотела назвать, но мужик мой тогдашний упёрся как баран — Степаном, мол, назовём, в честь деда. И назвали. А зря — всё равно этот мудак нас бросил через три года. Но не переназывать же?
— Ну и хорошо, — сказал я, — не самая завидная судьба перешла бы ему с именем.
— Ой, можно подумать, ему так-то счастье привалило. Мать — дурная байкерша, вырос в люльке мотоцикла. Но я его всегда пристёгивала и пьяная ни разу за руль не садилась. Чтобы не как папаша мой. А он сейчас где-то один…
— Скорько ему, Натас?
— А сколько мы здесь, как ты думаешь?
— Не знаю, Натас. Иногда казется, сто весьность.
— То-то и оно… Пятнадцать ему было, когда… Кстати, когда что? Кто-то вспомнил, как мы тут очутились?
Я молча покачал головой. Догадываюсь, что это связано со мной. Но как?
— Моей тозе пятнадцать. Джиу её зовут.
— Красивая, небось, девчонка?
— Красивая.
— Мой-то в меня пошёл. Но парню не страшно. Может, встретится с твоей красоткой, поправит гены для внуков! Шучу, шучу, твоя, небось где-нибудь в Корее, или откуда ты там…
— Нет, Натаса, мы осень давно уехари из Кореи. Я иссредовара то, сто не законсири его родитери, и мы зири на их родине. Моя дось говорит по-русски руцсе, сем по-корейски. И гораздо руцсе, сем я. Но я тозе не помню, как попара сюда. Всё, но не это.
— Может, оно и к лучшему… — у меня нарастало мрачное предчувствие. — И как тебе мои родители? Раз уж ты их исследовала…
— Я иссредовара их работы, Кэп. Они быри настояссими усёными! Осень цереустремренными, погроссёными своей работой порностю!
— Это факт, — мрачно согласился я.
— Ты дорзен гордисся такими родитерями!
— Они тоже так считали.
— Они сдерари уникарьное теоретисесское описание феномена рокарьных пространств Пенроуза!
— Я счастлив этому, но, увы не унаследовал достаточно ума, чтобы оценить.
— В этой книге, — Секиль торжественно потрясла рукописным томом, — работа их зизни. Это верикая работа! Верикая! Она изменит мир!
— Почему-то мне всё равно, — вздохнул я и потянулся к своей рукописи.
***
«…Не понимаю, как это работает, но в этом месте родители имеют странную власть над реальностью. Каждое утро они, видя взрослого меня, теряются, возникает мучительная неловкость, но потом… Сила их отрицания меня как субъекта настолько велика, что реальность прогибается, и мне снова становится десять. Наверное, если бы их не убили, так и происходило бы. Только с меньшей наглядностью. Я не раз видел, как взрослые, самостоятельные, сильные и жёсткие люди, встретившись с родителями, снова становятся обиженными детьми. Даже если их седая борода при этом никуда не девается.
Боюсь, что однажды я так и проснусь десятилетним.
Дети идеализируют родителей и считают виноватыми во всём себя. Взрослым умом я понимаю, что никто не идеален, но мой взрослый ум пропадает при контакте с ними.
