До рая подать рукой - Дин Кунц

– Хорошо, что меня подстрелили восемнадцать лет тому назад. В наши дни, заботясь об окружающей среде, просто закопали бы в землю.

– Или вырезали бы органы для трансплантации, кожу использовали на абажуры, а то, что осталось, скормили бы диким животным, чтобы не уродовать землю еще одной могилой. Налить тебе чаю?

Когда Лайлани не появилась в четверть седьмого, Микки уже не сомневалась: что-то пошло не так, но Дженева советовала ей сохранять спокойствие. В половине седьмого заволновалась и Дженева, а Микки положила на тарелку шоколадно-миндальные пирожные (без миндаля, но с пеканом) и отправилась к Мэддокам.

Синий керамический небосвод дышал жаром, как печь для обжига. Воздух у раскаленной за день земли мерцал, словно душам открыли ворота чистилища, да и пахло чем-то горелым.

Вороны, сидевшие на заборе за зеленой полоской травы, неподалеку от розового куста, обкаркали Микки. Может, они водили дружбу с черной колдуньей Синсемиллой, вот и предупреждали о приближении той, кто мог знать ее настоящее имя.

Микки добралась до упавшей секции забора между участками. Зеленый ковер Дженевы уступил место бурой земле с выгоревшими травинками, превращающимися под ногами в пыль, где прошлой ночью танцевала Синсемилла. Нервы Микки натянулись, как струны, при мысли о, скорее всего, неизбежной встрече то ли с лунной танцовщицей, то ли с философом-убийцей.

Но она полагала, что увидеть Престона Мэддока ей не доведется. Лайлани говорила тете Джен, что доктор Дум намеревался отсутствовать и в этот вечер.

Плотные шторы закрывали окна от яростного сияния закатного солнца.

Поднявшись по бетонным ступенькам, она постучала, подождала, подняла руку, чтобы постучать вновь, но взялась ею за тарелку с пирожными, когда ручка неожиданно повернулась и дверь открылась.

Престон Мэддок стоял на пороге, улыбающийся, едва узнаваемый. Длинные волосы исчезли. Теперь их заменила короткая стрижка, чуть ли не ежик, которая очень ему шла. Он словно помолодел на добрый десяток лет. Сбрил он и усы.

– Чем я могу вам помочь? – доброжелательно спросил он.

– О, привет, мы – ваши соседи. Я и тетя Джен. Дженева. Дженева Дэвис. А я – Микки Белсонг. Хотела поздороваться, принести вам домашние пирожные. Сказать: «Добро пожаловать в наши края».

– Вы очень добры. – Он взял тарелку. – Выглядят восхитительно. Моя мама, упокой, Господи, ее душу, пекла самые разные пирожные с пеканом. Ее девичья фамилия Хикори, поэтому она очень интересовалась деревом, название которого совпадало с ее фамилией. А орех-пекан, вы знаете, разновидность цикория.

Удивительный голос Мэддока оказался для Микки полной неожиданностью. В нем звучала спокойная уверенность, за которой могли стоять только большие деньги, его переполняла мужественность и теплота, вызывая мысли о кленовом сиропе, льющемся на золотистые, хрустящие вафли. Этот голос, в сочетании с приятной внешностью, превращал его в адвоката смерти, перед которым никто не мог устоять. Теперь она могла понять, как ему удавалось прикрыть жестокость пеленой идеализма, очаровать обреченных, убедить в общем-то здравомыслящих людей аплодировать палачу и улыбаться музыкальному звуку, сопровождающему соприкосновение ножа гильотины с колодой для рубки.

– Я – Джордан Бэнкс, – солгал он, как и предупреждала Лайлани. – Все зовут меня Джорри.

Мэддок протянул руку. Микки чуть не передернуло, когда она коснулась ее.

О том, чтобы заикнуться об истинной причине своего визита, не могло быть и речи. Она это понимала еще до того, как вышла из кухни. Положение девочки могло только усугубиться, если бы стало известно, что по соседству у нее появились друзья.

Но Микки надеялась увидеть Лайлани, так или иначе намекнуть, что не ляжет спать, дождется девочку, если та выскользнет из дома после того, как Мэддок и Синсемилла уснут.

– Вы уж простите, что я держу вас в дверях, – извинился Мэддок. – Я бы пригласил вас в дом, но у моей жены жуткая мигрень, и от малейшего шума у нее просто раскалывается голова. Когда у нее такой приступ, мы разговариваем шепотом и ходим на цыпочках, словно пол – это барабан.

– Ну что вы, что вы. Не волнуйтесь. Все в порядке. Я только хотела поздороваться и сказать, что мы рады таким соседям. Надеюсь, она скоро поправится.

– Она не может есть, когда у нее мигрень… но после приступа обычно голодна, как волк. Ей понравятся эти пирожные. Вы очень добры. До скорого.

Микки спустилась по ступенькам, отступая от закрывшейся двери, задержалась на выжженной лужайке, пытаясь найти способ дать Лайлани знать о том, что приходила. Но она опасалась, что Мэддок наблюдает за ней.

Возвращаясь домой (по пути ее вновь обкаркали вороны, несущие вахту на заборе), Микки будто вновь услышала его обволакивающий голос: «Моя мама, упокой, Господи, ее душу, пекла самые разные пирожные с пеканом».

Как легко слова «упокой, Господи, ее душу» слетели с его языка, как естественно и убедительно прозвучали… хотя на самом деле он не верил ни в Бога, ни в существование души.

Дженева, обхватив руками стакан с ледяным чаем, ждала за кухонным столом.

Микки села, налила себе чаю, рассказала о Мэддоке.

– К обеду Лайлани прийти не сможет. Но я надеюсь, что она забежит ко мне после того, как Синсемилла и Мэддок лягут спать. Я ее дождусь, как бы поздно она ни пришла.

– Я вот подумала… она может остаться с Клариссой, – предложила тетя Джен.

– И с попугаями?

– Во всяком случае, это не крокодилы.

– Если я найду в архивах регистрационную запись о женитьбе Мэддока, репортеры этим заинтересуются. Он четыре года не дает о себе знать, но пресса все равно о нем помнит. Подобная таинственность должна их заинтриговать. Зачем прятать информацию о женитьбе? Не женитьба ли заставила его уйти с публичной сцены?

– Синсемилла… она просто находка для прессы, – заметила Дженева.

– Если пресса поднимет шум, обязательно найдется человек, который знал о существовании Лукипелы. Мальчика не прятали всю его жизнь. Даже если его чокнутая мамаша не сидела подолгу на одном месте, она – из тех, кто запоминается надолго, если не навсегда. Ее вспомнят даже те, кто видел мельком. Некоторые вспомнят и Луки. Тогда Мэддоку придется объяснять, куда делся мальчик.

– И где ты собираешься найти регистрационную запись его женитьбы?

– Я над этим думаю.

– А если репортеры уважают Мэддока и решат, что ты затаила на него зло? Как решила эта Бронсон?

– Скорее всего, так и будет. Пресса относилась к нему очень благожелательно. Но и репортеры должны быть любопытны, не так ли? Разве это не их работа?

– И ты постараешься, чтобы они заинтересовались Мэддоком.