Мастер. Размышления о преображении интеллектула в просветлённого - Бхагаван Раджниш

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.

26. БЕССЛОВЕСНОЕ

Возлюбленный Мастер,

Мастер Чжан Цзин сказал: «Предельная истина бессловесна». Нынешние люди не понимают этого: они насаждают практику других вещей, считая их достижениями.

Они не знают, что внутренняя природа никогда не была смыслом объектов, что это врата тончайшего, чудесного, великого освобождения, осознающего все, не окрашивая и не препятствуя.

Этот свет никогда не прекращался: с прошлых эпох до нынешних, он был ровным, никогда не изменяясь. Тончайшее озарение духовного света не зависит от развития и утонченности.

Из своего непонимания люди улавливают лишь формы вещей — это совсем как при растирании глаз искусственно вызывается появление оптических иллюзий.

Нет второй личности... Этим небольшим утверждением Да Хуэй говорит, что все сущее — одно. А поскольку нет второй личности, мы не можем даже сказать, что это есть одно.

Это нужно понять... потому что в тот момент, когда мы говорим «один», — возникает «два». Потом следуют все числа.

В Индии мы разработали окольный путь говорить «один», — не прямой. Мистики этой страны никогда не говорили, что мир, сущее — одно; они всегда говорили: «Это не два, это недуально».

Может показаться, что нет разницы — однако тут есть некая логическая проблема. Если вы говорите «один», — это подразумевает целую серию номеров, все числа. Если вы говорите «не два», — вы не говорите «один», — однако вы обозначаете «один», не называя его, обозначаете единство.

Вот почему Да Хуэй тоже говорит таким же образом: «Нет второй личности». Он мог бы сказать просто: «Есть только одна личность», — но он хорошо обученный логик, интеллектуал первой степени; потому он тоже очень ясен, чтобы не совершить никакой ошибки, когда он высказывает что-нибудь об истине. А сейчас он как раз в состоянии сказать что-то об истине.

Один из великих логиков нашего времени, Людвиг Виттгенштейн, написал книгу по чистой логике. Это был странный человек, соприкасавшийся с мистической стороной, но никогда ничего не говоривший о ней. Лишь время от времени, описывая логику, он давал определенные указания, выявляющие, что он осознавал наличие в сущем намного большего, чем просто логика. В этой книге — «Трактат» — он говорит: «Не следует говорить ничего о том, что невыразимо».

Я написал ему письмо. Я был студентом и написал ему в письме: «Если вы правдивы, то не должны были говорить даже этого. Вы говорите: "Не следует говорить ничего про невыразимое", — но вы уже высказываете о нем что-то. Вы говорите: "Это невыразимо". Вы уже даете некое указание».

Мой профессор логики сказал: «Вы замучили меня, теперь взялись мучить людей вдали. Он живет в Германии... не ваше это дело — изводить людей».

Я сказал: «Я не извожу его, я просто говорю, что если он действительно подразумевает это, то ему следует устранить это предложение».

Он был одним из лучших умов. Даже его собственный учитель, Бертран Рассел, признавал его лучшим логиком, чем он сам. Но он так и не ответил мне, потому что ответить мне означало бы, что ему пришлось убрать то предложение из книги. У этого нет логической защиты. Что бы вы ни сказали, вы говорите что-то. Даже если вы говорите: «Ничего не может быть сказано об этом», — вы все же говорите кое-что об этом. Так что у логики есть свои тонкости.

Да Хуэй — это прекрасно обученный профессиональный логик, однако любой логик — если он подойдет к самому экстремуму собственного логического мышления — обязательно подходит к точке, у которой логика должна остаться позади, потому что логика заканчивается, а сущее продолжается. Но тогда вам придется заговорить другим языком.

Вместо того чтобы попросту сказать: «Есть только одно сущее, потому только одна личность», — в случае чего он знает, что совершит логическую ошибку, — он использует тот же прием, которым пользовались веками в этой стране. Он говорит: «Нет двух сущих, нет двух личностей». Он показывает одно, но не высказывая ничего об этом, просто отрицает дуальность, но, не утверждая единство, — потому что в тот момент, когда вы утверждаете единство, вы утвердили все множество чисел.

Это не что-то философское; теперь его утверждения становятся все более и более экзистенциальными.

Все мы — часть океанического целого. Наша разделенность — иллюзия.

Кроме нашей разделенности не бывает другой иллюзии, и благодаря разделенности есть проблемы всех сортов: враги, друзья, гнев, ненависть, любовь — все проблемы амбиций, борьбы, завоевания, доминирования, становления кем-то особенным.

Но в тот момент, когда вы постигаете, что нет ничего такого, что отделяет вас от чего угодно в сущем... не только от человеческих существ, но и от диких зверей, деревьев, птиц, звезд — все они часть органического целого. И я подчеркиваю слово органическое, потому что бывает целое двух родов.

Один — это механическое целое, например, ваш автомобиль, или ваш велосипед, или ваша пишущая машинка. Они обладают определенным единством, но оно механическое — вы можете разобрать их на части. Вы можете отделить каждую часть своего автомобиля: это не означает, что автомобиль умер, это просто означает, что вы должны сложить все те части опять вместе. И если вы делаете это, то это не будет означать, что автомобиль возвращается к жизни, — это не воскресение! Автомобиль не обладает никакой жизнью, это лишь механическое целое. Можете разбирать по частям, можете собирать части вместе: автомобиль — это не более чем полная сумма его частей.

Органическое целое отличается в том смысле, что оно больше, чем полная сумма своих частей. Если вы разобрали его на части, исчезает нечто невидимое. Тогда вы можете упорно стараться сложить все части опять вместе, но вы не вернете его к жизни снова. Хоть у вас снова и есть скелет, но скелет — это не то, чем был человек. Вы просто разобрали по частям и не заметили никакой пропажи. Но чего-то незримого для глаз больше нет. Вы можете идеально собрать все части вместе, но это будет лишь труп.

Механическое целое — вещь мертвая. Органическое целое — это живой феномен. Вот почему я подчеркиваю, что сущее есть органическое целое. Мы все — одно; нет другого.

Мастер Чжан Цзин сказал: «Предельная истина бессловесна». Почти невозможно сказать что-то об истине, не совершая ошибок. Сколь бы разумно вы ни попытались выразить ее, тем не менее, вам придется совершить ошибки, потому что просто нет возможности перевести предельное переживание в слова.

Чжан Цзин прав, когда говорит: «Предельная истина бессловесна», — но он также и ошибается. Если она действительно бессловесна, тогда зачем называть ее «предельной» и зачем называть ее «бессловесной», — это ведь тоже слово; вы используете два слова — «предельное» и «бессловесное». Несмотря на свою попытку показать нечто истинное — у вас доброе намерение, — сама природа языка такова, что вы не сумеете ухитриться, не наделать ошибок. Потому многие мистики и оставались безмолвными.

Истина бессловесна, это верно, — но не говорите этого. Говоря это, вы противоречите сами себе. Я предпочел бы немного окольный путь, — сказать так: «Где заканчиваются слова, вы вступаете в истину», — или: «Когда вы в абсолютном безмолвии, все, что вы переживаете, есть истина». Но вы не можете ничего сказать об этом. Сама природа языка не позволяет этого.

Коль скоро понятно то, что истина становится доступной для вас, когда вы в абсолютном безмолвии, как можете вы ухитриться привести то, что приходит в безмолвии, к низшему уровню языка?

Язык — это мирское; он был изобретен для мирских целей, для базара. Но для храма языка нет. В храме вы должны молчать. Совершенно правильно пользоваться языком, когда вы разговариваете о вещах, но в тот момент, как вы выходите за пределы вещей, вы должны попросту оставить язык позади.

Так что замысел у Чжан Цзина верный. Он — тот человек, который понимает, что говорит. Но я хочу, чтобы вы понимали одну вещь: все то, что высказывалось об истине, обязательно исполнено недостатков и изъянов. Вот наименее ошибочное утверждение: Предельная истина бессловесна. Нынешние люди не понимают этого: они насаждают практику других вещей, считая их достижениями. Они не знают, что внутренняя природа никогда не была смыслом объектов, что это врата тончайшего, чудесного, великого освобождения...

Мистики всегда осуждали своих современников — само собой, ведь те были людьми, которые неверно понимали их. Никто не осуждает мертвых, потому что никто не знает, понимают они вас или нет, слушают они вас или не слушают и знают ли они о вас хоть что-нибудь. Так что о мертвых ничего нельзя сказать. Но со своими современниками, живыми людьми, все мистики испытали эту проблему - то, что те не понимают.